ржавый трактор, а рядом ждали сообщники, с болгарками в руках. Все четверо влезли на крышу трактора и почти синхронно впились в неё жужжащим инструментом. Под общий гогот во все стороны полетели фонтаны искр. Это, действительно, было не хуже фейерверка — струи крохотных огоньков уносились вдаль, плавая в воздухе, будто крылья летящего феникса.
Гости вдоволь налюбовались и побрели обратно. Афоня обратно уже не хотел. Бродяга сделал пару кругов по деревне и пошёл домой, спать. Он закрывал глаза с улыбкой на лице, всюду ощущалось приближение чуда.
***
Следующее утро было, и правда, чудесным. За окном — сказочный пейзаж, запах чего-то вкусного по всему дому и радостные крики Серёженьки, открывающего новогодний подарок. Наверное, этот год всё-таки станет особенным.
Афоня пошёл на кухню, там хозяйничала баба Зина, рядом Серёжа играл большим игрушечным роботом. Бабушка улыбнулась и протянула бродяге маленькую коробочку — «с Новым годом!». В коробочке лежала блестящая бензиновая зажигалка серебристого цвета. Афоня обнял бабу Зину.
— Спасибо, мне только в ответ подарить нечего.
— А как же — трезвость.
Афоня засмеялся и сел завтракать.
В доме воцарился уют, дни тянулись в идиллическом спокойствии. Афоня постоянно сидел у окна с книжкой и думал о будущем, о том, что в жизни делать дальше. Только на ум ничего не шло. Подсказку ему дала сама жизнь, как и всегда неожиданно, пробивая до костей холодом своего решения. Умерла баба Зина.
Ушла в гости к Зориным и пропала. Казалось, просто задерживается, но вместо неё постучал сильно взволнованный Юра. Он срочно вытащил Афоню на улицу.
— Баба Зина умерла.
— Чего?
— Пойдём.
Афоня в этот момент совсем не понимал слов, не придавал им никакого значения, просто пошёл за Юрой. Там, у дороги, он увидел синее заледеневшее лицо, припорошенное снегом. Оно выражало ужас и боль, но вместе с тем и какое-то особое спокойствие, присущее, наверное, только мертвецам. Глаза и рот у неё были открыты, руки неестественно вывернуты, пальцы скрючены. Это было так неожиданно и больно, что Афоню словно оглушило. Он на какое-то время совсем лишился эмоций и с равнодушным автоматизмом отвечал на вопросы, не вникая даже в их суть.
Серёженьку отвели к Зориным, пока ничего не говоря. Вызвали полицию и скорую. Для бродяги всё шло фоном, словно во сне. Он погрузился в свою внутреннюю тьму, а на внешние раздражители отвечал рефлекторно. Благо, приехавшие всё понимали. Видели, что бабушка умерла от старости, не затягивали.
Афоня вернулся домой, он был совсем один. Бродил по едва освещённому дому и курил, нервно щёлкая крышечкой новой зажигалки. Он жалел себя, собирал воедино все худшие моменты жизни и добавлял к ним смерть бабы Зины. В тот момент её смерть воспринималась, как издёвка жизни, вновь выдёргивавшей землю из-под ног. Бродяга истерично смеялся над собой, повторяя что-то вроде: «Не будет тебе, Афоня, счастья, нигде не будет, ни в чём. А почему? Да просто так». Баба Зина была для него шансом начать всё заново. Она умерла. Афоня ощущал себя проклятым, обречённым на жалкое, бессмысленное и одинокое существование. Снова пустота, снова мрак.
За ночь так и не уснул. Хотелось выпить, но не сильнее, чем повеситься. Он уже привык бороть в себе это чувство, только поэтому не сорвался. Был зол на себя и, себе же в наказание, не хотел облегчать боль. Бродить по дому кругами надоело, и он упал в кресло с горящей самокруткой в руках. Стряхивал пепел прямо на пол, попадая на бороду и одежду. Был страшно утомлён бесцельной, беспощадной жалостью к себе. В изнывающей от боли голове зудел вопрос: «что дальше?». В воспалённом мозгу размытой картинкой пейзаж — волны, песчаный берег, пальмы, слепящее глаза солнце.
Афоня скидал вещи в портфель, достал палатку, и теперь оставалось только занять денег на билет. Он решил дождаться утра. Бродяга заварил чаю и полностью собранный, с портфелем на коленях сидел в кресле. Безнадёжно смотрел в пустоту, цедил кипяток из чашки, беспрерывно курил.
За попытками побороть мигрень крепким чаем, он дождался утра и усталым шагом отправился к Юре. Тот выглядел помятым, наверное, тоже не спал.
— А, Афоня, заходи…
— Извини, некогда. Хотел взаймы попросить. Я сейчас уезжаю, когда вернусь не знаю, может, не вернусь.
— Да, конечно, я как раз бабе Зине был должен, отдам тебе. Ты не теряйся, тут тебе рады, ты приезжай обратно.
— Спасибо большое, Юра, за всё спасибо. Может, ещё свидимся.
Афоня крепко пожал Юре руку и пошёл. Прямо по дороге, прочь из Полевой.
***
По сторонам росли плотные ряды елей, почти не было ветра, в воздухе витала пряная зимняя свежесть. На душе стало немного легче. Афоня чувствовал, что не выдержит похорон, воющих надрывных плачей и горькой водки. Он шёл, скрипя снегом под ногами, и задумчиво смотрел вперёд, ощущал себя так, словно прожил ещё одну жизнь.
Прошло несколько часов, Афоня шагал уже по трассе, пытаясь выловить попутку. Машин ехало очень мало, никто не останавливался. Над бродягой повисла усталость, отсутствие сна делало движения и мысли нервными, он стал замерзать. Наконец, какой-то мужичок на старенькой серой легковушке притормозил рядом.
— Куда тебе?
— До города.
— Садись.
Водителю было лет сорок, гладко выбритый, одет во всё чёрное, кроме синих джинсов. На вопрос, куда и откуда, Афоня отвечал, что из деревни домой — машина сломалась. Затем минут двадцать монолога про автомобили и личную жизнь водителя. В какой-то момент Афоня уснул. Он проспал до самого города, там водитель его разбудил и спросил, куда именно надо. За пару минут они доехали до вокзала, и бродяге пришлось выйти на стужу из мягкого тёплого салона.
На кассе он, не раздумывая, попросил ближайший билет куда-нибудь к морю, всё равно куда. Ещё час ожидания, приехал поезд. Перед посадкой Афоня выкурил самокрутку, их почти уже не осталось, покосился на провожающих и устало забрался в вагон.
***
Беспрерывный стук колес надёжно хранил Афонин сон. Он открыл глаза только ночью, на какой-то большой остановке. Первым делом вышел покурить. Стояли где-то у крупного города, вдалеке был слышен вокзальный шум. Холодные фонари ослепляли, отражаясь от огромной паутины железных дорог.
Афоня вернулся и сел за стол. Снег в окне пропускал через себя яркие лучи, освещая белым бархатом опустевший вагон. Только сейчас по голове ударило тяжестью и страхом произошедшего. Только сейчас Афоня понял, что Серёженьке теперь светит детдом. Понял, как, на самом деле, много сделала покойная старушка для случайного бродяги. Он уткнулся головой в холодный стол и заплакал.
