но даже и теперь тайна его рождения не становилась понятнее
кто-то другой вместо его матери решил, что он должен появиться на свет
кто-то другой решил так безжалостно оторвать его от нее
а потом вернуть обратно
да, кто-то другой
Никола догадывался, кто этот «другой», но все еще не хотел додумывать до конца и говорить об этом вслух
это не отец, а кто-то другой, более мощный и сильный, чем он
а потом, твой отец, Орльо, он так настаивал, чтобы мы поженились
и чтобы ты родился, он был дико влюблен в меня, в сущности, с тех пор вообще и не изменился, все такой же ревнивец, никак не может сообразить, что у меня никогда не было других мужчин, а это Албена уже рассказывала не столько сыну, сколько только что вошедшей педикюрше, которая раскладывала перед специальным креслом свой чемоданчик с инструментами и разными салфетками, и я думаю, что если я когда-нибудь ему изменю и он об этом узнает, я думаю, он меня обезглавит, как иракские террористы режут головы нашим, и думаю, что, как и они, снимет всё это на камеру в назидание всяким сучкам, которыми он считает всех женщин, продолжала откровенничать его мать перед этой только что появившейся женщиной, еще не посвященной в их семейные дела, Никола даже подозревал, что мать так часто меняет своих педикюрш только для того, чтобы снова и снова рассказывать им свои истории с Орльо, женщины иногда срывались, проявляя недовольство, но тогда их тут же меняли, на этот раз Албена уже давно ждала появления новенькой, предвкушая свое наслаждение от разговоров, а Никола вернул ее, да так бездарно, совсем в его стиле, на пятнадцать лет назад, она ждала новую женщину как жертву, добычу, думал Никола, но это было неважно, главное — что из-за глупости или по неведомому приказу он все-таки появился на этом свете, который так изумительно загадочен, потому что в нем существовали его мать и Явора, он был уверен, что Явора плавала в этом мире, как в аквариуме, освещая его иногда своими прозрачными глазами, и тогда он должен быть рядом, чтобы ловить эти лучи света, которыми она связывала любую вещь со всем остальным миром; необычные и странные фигуры, которые возникали из слов и глаз Яворы, завораживали его, мир каким-то непостижимым образом прогибался перед Яворой, опускаясь на колени, или, точнее, начинал походить на нее. И в эти мгновения Никола должен был находиться рядом с ней — так же, как он должен быть рядом с матерью, потому что обожал слушать интонации ее голоса, ее капризные носовые гласные, экзальтированные восклицания, неумеренный, наигранный восторг перед совершенно незначительными вещами
вау! ох! Неужели? в самом деле? с ума сойти! круто! супер!
или
это потрясающе! Нет, правда, потрясающе, Орльо обалдеет, когда я ему расскажу!
Ее голос был плотным и сильным, довольно писклявым, просто пронизывающим, как иногда казалось Николе, но несмотря ни на что он его любил, как любил в своей матери всё — и то, что она сделала себе пластическую операцию, увеличила грудь и губы, и сейчас у нее огромная грудь, тонкая талия и пухлые, пухлые губы, когда она их слегка надувала, капризничая, то становилась ужасно похожа на тинейджерку, но Николе больше всего в Албене нравилось то, что она никогда его не ругала, никогда не требовала от него того, чего всегда хотят от своих детей другие матери — учиться, получать отличные отметки и вовремя возвращаться домой.
Сейчас на улице было жарко, а мать все время зябла, но ее желание сделать кондиционер потеплее было просто нелепым, и Никола повернул рычажок на холод, скоро он наверняка услышит притворно сердитый голос матери, Николка, ну что ты сделал, поросенок паршивый, мы зачем тебя воспитываем с твоим отцом? чтобы ты устраивал нам свои дурацкие пубертатные номера, она любила делать вид, что ругается, что ужасно строгая, что она, как и другие матери, воспитывает его, а он только создает ей проблемы, и ей очень тяжело с ним, не может справиться, ну просто мучение, но роль мученицы как-то не очень удавалась Албене, да и никто этому не верил, потому что Никола был самый лучший ученик в классе, самый примерный, и никогда еще никто не пожаловался на него, наоборот, все хвалили — такой воспитанный, такой очаровательный, такой находчивый, такой умный, Албена воспринимала это как должное — другого и быть не могло, ну верно же, ее сын не мог не быть умным, воспитанным, красивым и очаровательным, хотя все равно ей было приятно демонстрировать свои материнские чувства, свою заботливость, когда она его ругала за пустяки, то всерьез верила в свою самоотверженность по отношению к семье и к собственному ребенку, но напрочь забывала о его существовании, лишь только начинались фотосессии, съемки, дефиле, она забывала даже проверить, дома ли он, что ел, как спал, жив ли вообще, но Албену никогда и ничто не смущало, Никола получал достаточно денег — и на карманные расходы, и на еду, компьютеры, игры, клубы, роллеры, скейтборды, на девушек, кафе-кондитерские, чего еще требовать от нее? Он прятал эти деньги и копил их, ему было неудобно перед Яворой и другими ребятами, было неудобно пить кока-колу перед Калиной, когда она голодной приходит в школу, неудобно покупать снаксы, когда отец Даны снова пропил все деньги, Никола всегда умудрялся оставить деньги на парте Даны или купить самый большой бутерброд и засунуть его в сумку Калины, и когда вечером она начинала вынимать из нее свои учебники, находила колбасу, луканку[6] или сыр и не знала, как объяснить это матери, и давала их тайком своей бабушке Сие, а уже Сия делала с ними бутерброды для Калины, заворачивая каждый в отдельную бумажку.
И Орльо тоже любил Албену, и Орльо, как и его сын, был влюблен во всё её, в ее избалованность, очаровательную, чуть глуповатую наивность, ее неисправимый эгоизм, во всем свете лишь она одна важнее и значительнее всех, потому что победила на сотнях конкурсов красоты, она и девчонка была такой, любил говорить Орльо, мы ведь с ней знакомы с детства, ей было семнадцать, когда мы сошлись, она вырядилась тогда под цыганку, браслеты на руках и на щиколотках ритмично звенели в такт ее движениям в «танце живота», розовые шаровары, ярко-красные ногти, босая, волосы как вороново крыло и длинные, до попы, наверху — только бюстье с бахромой из нанизанных бусин, и я сказал себе: моя будет.
Это оказалось не очень трудным, и когда мы с ней были в постели, она все время постукивала в бубен, так сильно вжилась в роль цыганки, я вначале и не поверил, что она целка, такая красивая — и вдруг целка, думал даже, что-то затевает, какой-то номер, но нет, все было по-настоящему, и я полюбил ее навсегда, для нее и сына я делаю все, мужики, чтоб вы знали, говорил он своим приятелям в кожаных куртках и черных очках, когда они собирались у него дома, да, мужики, нет человека на свете, который бы балдел от своей семьи больше, чем я, чтоб вы знали, если когда-нибудь что случится, хоть волос упадет с их голов, знайте, мужики, голову даю, мужики, за любого из них двоих, клянусь, я так сильно рискую на границах, потому что делаю это для них, мужики, Бени при ее профессии нужна сильная поддержка, и я ее обеспечиваю, защищаю с тыла, она — супер, но вы ведь знаете, как это делается, мужики, как всё это делается — через большие деньги, Бени, естественно, на высоте, но ведь и другие не хуже, верно? вы видите ее на рекламах и в журналах и думаете, как легко всё это, ведь так? ложишься себе в девять, пьешь молоко, и ты ОК, но все не так просто, мужики, знаете, совсем не так просто, если не я у нее за спиной, выпихнут как собаку, и никто о ней и не вспомнит, потому что все сейчас стали умные, мать их в душу, обзавелись спонсорами, чтобы зады себе прикрывать, но Бени все равно на уровне, обожаю ее, мужики, знаете, с тех пор, как увидел ее в маскарадном костюме на Gipsy Queen[7], обожаю с тех пор, как она постукивала в бубен и я услышал звон ее браслетов.
Албена и Орел всегда говорили друг о друге в присутствии посторонних, а его если и упоминали, то даже не по имени, а просто «ребенок», как будто его так и звали — «ребенок», и никогда специально о нем и слова не вымолвили, он был чем-то вроде приложения к Бени и имел значение лишь постольку, поскольку был их сыном — его и Бени, но все равно он еще слишком мал, чтобы быть ему сыном по-настоящему, то есть быть вовлеченным в бизнес, пусть пока что ничего не знает, посмотрим, что из него выйдет, грязь всё это — наши дела, мать их в душу, и лучше держать его в стороне, ну а уж если ничего другого из него не получится, то пущу его к нам разгребать это дерьмо, хотя совсем не хочу, чтобы он знал обо всех этих делах, нет, не хочу, чтобы знал, слишком уж он чувствительный, знаешь, постоянно читает книги, и где только их находит, мы здесь, в доме, все собираемся библиотеку устроить, хочу купить сто, нет, двести книг, в кожаных переплетах, темных, по несколько томов, я иногда, как размечтаюсь, мать ее, вижу, как я встаю с кресла у камина, как иду к полкам с книгами, как выбираю подходящую и снова возвращаюсь к тигровым шкурам, устраиваюсь поудобнее, закуриваю сигару, открываю книгу, глубоко погружаюсь в чтение, а всё это снимают ублюдки с телевидения, делают фильм обо мне, круто? Я все прошу Бени, давай родим еще одного, двух, трех, а она — подожди меня еще чуть-чуть, у меня апогей, когда мне рожать, когда их растить, нашего ребенка нам вполне достаточно, смотри, какой славный и какой чувствительный, но, Орльо, он столько читает, я боюсь, милый, как бы с ним чего не случилось, это ненормально, я спрашиваю у других матерей, никто, никто у них не читает так много, как наш, все нормальные дети ходят по клубам, играют себе в компьютерные игры, а наш? А откуда он берет все эти книги? строго спрашивает Орел, озадаченный странностями своего сына, он даже хмурится — и он умеет беспокоиться о сыне в важные моменты его жизни.
