а когда я рассказал ей о том, что увидел, она ответила: а родителям своим — тем более, им в первую очередь мы должны научиться прощать.
И потому что я не очень сержусь на маму и папу, потому что они все же … хотя мне было … но я не мог отвести глаз от них и от других … валявшихся вокруг бассейна, на траве… не знаю, возможно ли это, но картина была… мне хотелось спуститься к ним и сказать, что… но мама бы страшно рассердилась, а папе наверное стало бы стыдно, да, иногда, когда папе стыдно, он спускается в гараж, берет ту самую плетку и начинает сам себя бить, я видел, подглядывал за ним в замочную скважину в гараже, как он бьет себя плеткой по спине и стонет, знаю, тогда он, наверное, сделал что-то очень плохое, раз сам себя наказывает и стонет, но я об этом не говорю Яворе, потому что мне … стыдно, и почему папа так делает, не знаю …
Николка, поросенок мой паршивенький, я же сказала тебе сделать теплее, а не холоднее, меня всю свело, и когда только ты вырастешь,
я вырасту, мама, каждый день расту, но ты не замечаешь
мне не хочется больше расти, мама
сделайте так, чтобы я не рос, мама, не смотрел, не слышал, не знал.
Ну что ты творишь, я же просила сделать потеплее! снова закричала Албена, закутывая свои роскошные плечи в шерстяную шаль, совсем скоро финал мирового первенства, папа вот-вот вернется, не мерзнуть же нам из-за … да выключи ты его совсем, слышишь, просто выключи этот проклятый кондиционер!
Но Никола уже мчался по лестнице на встречу с Яворой, он опаздывал, слишком долго пришлось ждать, пока мама разозлится, раскричится, и внизу встретил запыхавшегося отца — а вот и он! — тот спешил на финал, а ты что — не будешь смотреть финал! изумился Орел своему непонятному сыну, да как это вообще возможно? парень — и не будет смотреть финал?
Нет, папа, у меня встреча с Яворой и другими ребятами, а вы потом мне все расскажете, я вас целую, успокой маму, укутай ее чем-нибудь потеплее, а то она совсем замерзла!
* * *
Как вам снится Явора.
Я вижу ее во сне с распущенными волосами, в белой рубахе, босую.
И что она делает?
Наклоняется ко мне и целует.
Целует вас в губы или…
Целует меня в лоб, ее волосы касаются меня, я впадаю в блаженство и сразу засыпаю. Даже не знаю, я это себе представляю и тогда засыпаю или сначала засыпаю и тогда это мне снится.
И часто вам это снится?
Каждую ночь.
Вы лжете. Сны редко повторяются. Только кошмары снятся чаще. Как-нибудь иначе Явора вам снится?
Нет, никак.
Снова лжете.
Я имею право не отвечать на ваши вопросы?
Да, имеете. Но вы бы очень помогли нам своими ответами.
Значит, я больше не отвечаю на ваши вопросы. Не обязан.
Ну тогда расскажите о какой-нибудь подробности, о чем-то, что вас поразило в Яворе.
Явора была… была так красива, что …
Это мы слышим уже в десятый раз. А что-нибудь еще?
Она говорила нам ужасно важные вещи, уверенная, что мы запомним их навсегда, что они будут нам очень, очень полезны.
И что вы запомнили?
Что нужно прощать. Что больше всего нужно прощать своим родителям.
Своим родителям. И себе.
Это мы уже слышали от других. Мы хотим, чтобы вы рассказали о чем-то своем, о вашем личном отношении к Яворе. О чем-то, происходившем только между вами и ею.
Я стоял на холме. Стоял и ждал. Появилось какое-то существо, я не могу его описать. Очевидно, с другой планеты. У него был только один глаз и что-то вроде рожек, которые плавно покачивались, рта не было, не знаю, чем оно разговаривало. Существо было из метала или … да, наверное, из металла. Его тело было похоже на усеченный конус или что-то в этом роде. Не знаю. Оно сказало: я пришел, чтобы забрать Явору. А я спросил его — а куда забрать? Туда, к нам, ответило существо.
Куда к вам?
Он указал вверх, на небо, и я понял, что это означало — в другие миры. Небо светилось, была ночь, но было светло и как-то необъятно-просторно. А воздух — кристально чистый.
Ты не смеешь забирать Явору, закричал я и стал плакать. Я был совсем один. Я знал, что существо появилось, чтобы забрать ее. Я согнулся пополам от плача, я задыхался. Существо склонилось надо мной и удивленно спросило: а почему ты плачешь?
Потому что мне очень жалко Явору, потому что я не смогу жить без нее, потому что я ужасно люблю ее, потому что мне очень больно.
Но у нас ей будет гораздо лучше, чем у вас, ответило оно, и я понял, что оно говорит правду и что это похищение ничем ей не угрожает. А существо переживало из-за моего плача, оно было исполнено сострадания — не знаю, как я понимал всё это, но я точно знал это, точно знал.
— А что значит — боль? — спросило оно совсем тихо.
— Боль? — переспросил я. — Что значит боль?
— Да, — ответило оно, смущенное своим невежеством.
— Боль … это когда… что-то отрывается от тебя, когда что-то — твое, а его у тебя отнимают, когда ты никогда его не увидишь, когда тебе придется жить без него.
Глаз существа становился не больше, а как-то глубже, чернее, насыщеннее, он был полон изумления.
— Но Явора всегда будет с тобой, — промолвило оно, — разве ты не знаешь, если ты полюбил ее однажды, то она вечно останется с тобой.
— Я не хочу! Я не отдам ее! Прошу тебя, оставь ее мне! Прошу тебя! я кричал и метался по холмам.
Оно было поражено, это существо, моими криками, оно чувствовало, что я умру от горя, если оно заберет Явору. И было потрясено.
— Хорошо, сказало оно, — хорошо. Тогда я оставлю ее еще на немного, — его рожки нежно колыхались, походка была какая-то мягкая и пружинистая.
И оно исчезло.
Вы, наверное, пишете рассказы, молодой человек?
Нет.
Это вам приснилось, не так ли?
Нет. Не приснилось. Это случилось на самом деле.
Возможно. Ничего не имею против. Но хочу, чтобы нам вы сказали, что это был сон.
Я вам говорю, так было на самом деле.
Не слишком приятно, когда нас принимают за идиотов.
Вы и есть идиоты.
Если твой отец очень богат, это еще не значит, что ты можешь позволить себе все — разговаривать с нами в таком тоне, свысока!
Вы придираетесь ко мне, потому что мой отец богат.
Я хочу получить ваши показания. Я хочу записать в протокол то, что вы рассказывали нам о сне, а не о реальном случае.
Но я рассказал вам о реальном случае. Мне больше нечего добавить.
Именно к этому я тебя и призываю — не делай из нас идиотов. Я напишу, что ты рассказал свой сон.
Я описал реальный случай! А не сон!
Вы вредите себе самому, да и остальным тоже. Свободны.
ДЕЯН
Деян и Бояна прикасаются друг к другу лбами, потом носами. Замирают. Потом резко, синхронным движением, вырываются друг из друга, поворачиваются спиной. Расходятся в разные стороны. Идут одинаково быстро, наклонив головы, упорно глядя вниз. Ни о чем не думают. В головах пустота, боль в них мечется словно зверь. Это их первые минуты после разрыва, первые минуты еще одной вечности, в которой им уже не быть вместе. Всё еще ничего не чувствуют, оцепенели, вокруг пустота, рана превратила их в машины, идущие в противоположные стороны, машины, по частям которых бродит боль; она — общая, одинаковая для них обоих, она пробьет себе дорогу и победит их, а они так самоотверженно удаляются сейчас друг от друга в глухоту, болты расшатаются, части отойдут друг от друга, какие-то из них сломаются, и машины, которыми они стали в этот момент, в конце концов просто развалятся. Идут быстро. Стараются в этот раз не оборачиваться. Не оборачиваться, не смотреть, что делает другой, как идет, как торопится уйти поскорее. Стараются не останавливаться и не поворачивать головы назад, но не получается. Как всегда, кто-то из них не выдержит. Остановится. Обернется. Другой почувствует его взгляд. Тоже остановится. И тогда оба снова бросятся назад друг к другу. Обнимутся. Иногда кто-нибудь из двоих расплачется, и тогда другой будет вытирать ему слезы и утешать: ну ладно тебе, ладно. И снова утонут друг в друге. Иногда тот, другой, успокаивается, но не всегда. Иногда приходится сесть на тротуар или еще куда-нибудь, потому что один начинает дрожать или его мутит, и тогда они берутся за руки и смотрят друг другу в глаза, да, сжимают руки и смотрят в глаза и, плотно прижавшись друг к другу, молчат, постепенно дрожь и тошнота проходят, тот, кому было плохо, успокаивается, иногда даже улыбается, а иногда и оба улыбаются, неуверенно, как после большого потрясения, только что пережитого. Мы через всё можем пройти — означают эти улыбки, через всё, только бы быть вместе.
Но иногда бывает и по-другому, гораздо хуже — один начинает неудержимо плакать, неудержимо и молча, он не смотрит на другого, и тогда другой вынужден говорить, успокаивать, но слова раздражают, слова невыносимы, они абсолютно лишены смысла — перед тем, что происходит, перед раненым зверем, который бродит между ними, весь в кровище, они в логове раненого зверя, и словам там нет места.
