от холста, превращали эти потеки в линии, а отходя еще дальше – в пестрые точки. Фланеры, дрейфуя сквозь густые туманы игрового пейзажа, удалялись от холста до тех пор, пока он сам не превращался в цветную точку на горизонте. Беккета и Роб-Грийе они считали бездарными эпигонами дадаистской идеи, Раймона Кено автором одной бесконечно пустой страницы, но при этом были настолько уверены в оригинальности собственной революционной доктрины, что сделали немало высокомерных выводов, чью комичность столь беспощадно обнажает теперь время. Те же сюрреалисты, которых они походя объявили служителями преданной революции и реформистами общества зрелища, на фоне фланеров-оппортунистов обретают, спустя без малого столетие, определенные возвышенность и благородство.
Рабочий класс фланеры-оппортунисты вполне традиционно считали коллективным мессией, которого, впрочем, надо было хорошенько выдрессировать, чтобы он как следует справился со своей исторической задачей. Например, для начала неплохо было бы отучить всех наемных трудящихся Франции… работать! Все равно в ближайшие десять лет, согласно их анализу, промышленное производство будет на сто процентов автоматизировано, и весь человеческий труд будет сведен к обслуживанию машин ограниченной кастой кибернетических специалистов. Так вот, необходимо уже сейчас принять меры к тому, чтобы в эту касту попали только нынешние менеджеры и бюрократы, а все остальные пусть начинают экстерном обучаться веселой науке безделья, фланирования и попоек. Составленный Роже Латраппом манифест назывался «Искусство лодырничать» и, по его словам, был написан для избранных умов, вместе с которыми он будет создавать новые города, когда они встретятся, подобно тому как нашли друг друга Дягилев, Пикассо и Стравинский, чтобы творить новый балет. Ко всему остальному обществу «пассивных зрителей» Латрапп применял ницшеанский термин «последние люди». Соответственно, собственную группировку он называл алхимическим экспериментом в области образа жизни «тотальных людей» будущего, высших существ. Он обещал прокатиться со своими товарищами по городам Франции железным потоком, подобно колонне Дуррути, растормошить пролетариат, погруженный в спячку выживания умеренной дозировкой ежемесячного оклада, и вручить ему кубок с зельем, пробуждающим к истинной жизни. Воспрянувшие ото сна горожане, разумеется, должны будут формировать рабочие советы в своих артелях и вводить режим прямой демократии, в соответствии с дотошными инструкциями «тотальных людей». Только после этого кавалькада Аннюйе – Латраппа покидала бы форт, чтобы мчаться все дальше, к самым дальним пределам Дикого Запада, всего известного мира, освобождать все новые племена и народы. Им мало было одного государства, как Ленину и Троцкому, признавался Латрапп, им нужен был весь мир, над которым они, впрочем, будут доминировать лишь столько, сколько сочтут разумным. Ведь после этого они непременно должны будут стать астронавтами, вдохновенно предсказывал он на страницах журнала, чтобы отправиться на звездолетах покорять неизвестные пространства, создавая всюду планетарные колонии фланеров и астероидные островки свободной личности, которую не сможет подчинить никто во Вселенной. Подход Латраппа, одобренный основателем движения Гийомом Аннюйе, со временем стал основной идеей фланеров-оппортунистов: человечество не живет настоящей жизнью, оно погружено в искусственный сон, гипноз, ведет существование зомбированных овощей. Человечество надо разбудить, и в наше время только Латрапп и Аннюйе знают как.
Однажды на одной из международных посиделок в амстердамском баре немецкий фланер пожаловался, что теории Латраппа не совсем ему понятны, что он не видит их связи с реальными перспективами. «Если все действительно бросят работать, как мы будем питаться?» – спрашивал он с прямотой, свойственной представителям его народа. В ответ Аннюйе воскликнул, что им удалось обойти самого Владимира Маяковского. Он пояснил своим озадаченным собеседникам, что во времена Маяковского любому буржуа для того, чтобы казаться умным, было достаточно заявить, что он не понимает футуризма. Фланеры-оппортунисты стали первой авангардной группой в истории, чьи многолетние члены не понимают своих собственных идей! Дискуссия тогда приняла должное направление и потекла в заданном русле. Подобно крыловской стрекозе или, скорее, цикаде Лафонтена, Аннюйе кружил над муравейником рабочего класса Франции, обещая открыть ему эзотерические тайны бытия, чтобы научить его жить по-настоящему. Правда, в отличие от прочих политических активистов, продолжавших называть себя «революционерами», Аннюйе гордо заявлял, что не пойдет лично соблазнять своими теориями французский пролетариат, что рабочие массы, поумнев в борьбе, непременно придут к нему сами, и тогда он, Аннюйе, «с радостью предоставит себя в их распоряжение». Тем не менее, вслед за своим учителем Баттанлеем из «Цивилизованного социализма», он сохранял за своей организацией роль авангарда, о чем речь пойдет чуть ниже, с той лишь оговоркой, что фланеры «не будут руководить». После знакомства с Латраппом ему стало и впрямь тесно в восьмиугольном пространстве национальной территории, и он принялся за международные дела. Например, чтобы расшатать режим Франко в соседней Испании, фланеры-оппортунисты распечатывали фотографии обнаженных француженок и переправляли их с оказией в Астуриас с подписями, что эти девушки считают настоящими мужчинами только бастующих шахтеров. В Алжире они ризографировали листовки с пламенным воззванием к местному населению. В числе прочего алжирцы первыми из арабов должны были отречься от ислама, признать права курдского народа на самоопределение и отказаться от противостояния с Израилем, потому что сионистов надо учить положительным примером. Для начала арабам предлагалось публично сжигать Коран на улицах. Воззвание особого успеха не имело, но это не обескуражило фланеров-оппортунистов. И если на родине они издалека, с безопасного расстояния, аплодировали бандам малолеток, терроризировавшим обеспеченных пенсионерок в пригородах, то на мировой арене их восторги распространялись то на перуанских футбольных фанатов, учинивших беспорядки с сотнями погибших, то на межрасовые столкновения в Лос-Анджелесе. В частности, они были уверены, что люди, грабившие винно-водочные магазины во время беспорядков в Уоттсе, делали это не для того, чтобы банально бухнуть, а из сознательного классового протеста против товарной экономики, и считали их действия первым ответом на эпоху «товарного изобилия», предвестием скорой победы коммунизма. В Китае они косвенно приветствовали события, спровоцированные «культурной революцией», как автономное движение рабоче-крестьянских масс против «бюрократического Интернационала». Аннюйе был намного проницательнее своего ментора Баттанлея из «Цивилизованного социализма» и считал восточные страны второго мира более слабым из полюсов мировой капиталистической системы. Тем не менее события в Лос-Анджелесе и Шанхае он ошибочно принимал за самоочевидные симптомы одного и того же глобального процесса, а во внутрипартийных склоках китайского политбюро словно бы воочию видел открытие второго фронта мировой революции. В отношении Вьетнама его анализ был несколько более прозорливым: при относительно низких инвестициях в экономику марионеточного южного режима Соединенные Штаты вели там одну из самых жестоких войн в истории человечества, действительно руководствуясь только территориальными соображениями будущей экспансии мирового рынка. Исключительное сопротивление народных масс, с которым они столкнулись, Аннюйе объяснял как раз их экономическим положением – в лице американского
