агрессора они боролись с будущей эксплуатацией своего труда международным капиталом на мировом рынке.
В принципе, весной шестьдесят восьмого в Париже все началось как раз с акции местных сторонников Северного Вьетнама. Уличные бойцы из общенационального Комитета поддержки вьетнамского народа разнесли и разогнали фотовыставку, посвященную «преступлениям Вьетконга» против южного режима, которую организовал один известный ветеран алжирской войны, бывший путчист из ОАС[7]. Его подопечные, неофашисты из молодежной организации «Запад», пообещали в ответ совершить 3 мая демонстративный проход по улице Ге-Люссака своей карательной колонны в Сорбонну, где заседал Комитет, в целях «наведения порядка». Левые активисты проявили тогда удивительную сплоченность, стратегическую дисциплину и организованность. Накануне заявленной ультраправыми карательной акции они буквально наводнили территорию Сорбонны. Сначала они натаскали на крыши зданий по всему периметру университетского городка целые груды булыжников, классического орудия пролетариата, соорудили какие-то диковинные катапульты для метания тяжелой мебели, окружили Сорбонну баррикадами из поваленных деревьев, газетных тумб, а по мере разрастания конфликта – и сожженных профессорских автомобилей. Девушки под стенами часовни деловито разливали по пустым бутылкам горючий коктейль Молотова. Когда же вместо обещанной колонны неофашистов и патриотов из бывших десантников в Сорбонну нагрянул полицейский спецназ, столкновения сразу же приобрели невиданно ожесточенный, брутальный характер. Побоища не прекращались день и ночь, в Латинском квартале через неделю насчитывалось уже до шестидесяти баррикад, и, поскольку осатаневшие полицейские кидались на всех гражданских прохожих без разбора, швыряя их лицом в асфальт, простые парижане начали целыми толпами стекаться к месту событий, чтобы поддержать мятежных студентов. В ночь с 10 на 11 мая восставшие массы отбивали атаки сил правопорядка в течение восьми часов подряд. В результате городская префектура была просто вынуждена отдать полиции приказ об отступлении. К тому времени на нескольких предприятиях столичного департамента уже были объявлены несанкционированные стачки. А спустя пару дней, чтобы выразить свою солидарность с бастующими рабочими, на улицы столицы вышло около миллиона человек, недовольных правительством Пятой республики. Францию тогда охватила спонтанная всеобщая забастовка. «Санкюлоты» из Нантера, давние поклонники фланеров-оппортунистов из студенческой среды и активные участники уличных боев, притащили их в тот день в Сорбонну, где они совместно сформировали Комитет за движение захвата капиталистической недвижимости и сразу же обклеили весь кампус листовками на некоторые из дорогих фланерам тем. Например, в одной из них объявлялось: «Бог мертв, и вы уже знаете это. Вслед за ним умерло искусство. Не дадим ему возродиться!» В другой содержался пламенный призыв: «Заменим искусство прямой демократией и самоуправлением повседневной жизни. Изгоним власть из будней!» И надо сказать, все эти яркие и красноречивые листовки из Сорбонны оказали значительное влияние на все движение мая-июня шестьдесят восьмого года во Франции. Отыскав в студенческом брожении свою знаменитую Возможность, фланеры и их единомышленники из Комитета создали игровую обстановку, увлеченно изображая орган революционной власти. В одном из первых декретов они постановили снос часовни и высылку в Ватикан «грязных останков кардинала Ришелье, негодяя, создавшего абсолютистское государство». На следующий день, договорившись с примкнувшими к забастовке рабочими «Современной типографии Парижа», они тиснули огромным тиражом программу-минимум Комитета санкюлотов-фланеров. Надо сказать, что она пришлась по душе многим на крайне левом фланге. В ней, конечно, старательно ни слова не говорилось о коммунизме, но при этом утверждалось, что товарная экономика и наемный труд будут преодолены в некоей «тотальной демократии» ближайшего будущего. Главными органами вдохновлявшей их «тотальной демократии» были объявлены рабочие советы, которые должны были получить абсолютную власть. Этот центральный тезис был безоговорочно заимствован Аннюйе у своих давних соратников из «Цивилизованного социализма». К тому времени он уже давно порвал с ними, но не отрекся от главного вывода их двадцатилетних теоретических исследований, и это нашло отражение в майских листовках, распространявшихся тогда по всей Франции. Программа-минимум Комитета была объявлена окончательным революционным проектом человечества, истиной в последней инстанции, а любое противоречие ей следовало считать происками контрреволюции. Аннюйе объявил начавшийся в мае процесс спонтанного захвата учреждений, зданий и предприятий Судным днем финального преобразования мира. Формирование рабочих и квартальных советов само по себе должно было стать гарантией неизбежного разрушения капиталистической системы. Он действительно искренне верил – это был один из немногих моментов в его игре, к которым он относился вполне серьезно. Фланеры очень увлеченно придумывали и вводили в Сорбонне различные правила «прямой демократии», отражавшие их представления об идеальном общественном устройстве. Например, общее собрание должно было каждый день выбирать членов Комитета за движение захвата капиталистической недвижимости с правом их отзыва. И хотя каждый день переизбирали примерно одних и тех же людей, не обошлось без казусов. Комитету ежедневно приходилось разоблачать самозваных «координаторов», якобы назначенных им же, причем один из них даже умудрился объявить сам Комитет распущенным, вызвав шумные споры с потасовкой в университетском дворике. Шестнадцатого мая тринадцать из пятнадцати избранных новых членов куда-то пропали из Сорбонны, взвалив весь груз ответственности за решение стратегических вопросов бастующей Франции на двух санкюлотов. Два раза, когда Комитет организовывал марши солидарности с рабочими «Рено», в их отсутствие созывались альтернативные «общие собрания», организованные троцкистскими и маоистскими группами, стремившимися перехватить инициативу и влияние в Сорбонне у блока санкюлотов и фланеров. Впрочем, по возвращении участников маршей, все подобные собрания, оказываясь перед лицом подавляющего численного преимущества, неизменно разбегались. К тому времени привлеченные социальным экспериментом, в Сорбонну начали стекаться представители Комитетов действия из захваченных бастующими рабочими предприятий. Действительность словно бы подыгрывала Аннюйе, было отчего запутаться даже такому умному человеку. К бастующим рабочим авиационного завода по производству «Каравелл», изгнавшим менеджмент из цехов, вскоре присоединились рабочие «Ситроена», «Рено», «Пежо», предприятий многих других отраслей. Когда забастовка стала общенациональной, экономика Франции оказалась парализованной.
Тем временем фланеры, когда им так и не удалось убедить общее собрание в Сорбонне проголосовать за свою программу-минимум о немедленном провозглашении вооруженной борьбы за тотальную демократию рабочих советов, распустили свой Комитет и перебазировались в «Современную типографию Парижа». Верно оценив растущую роль коммуникаций в обществе потребления, они старались, пользуясь подвернувшейся возможностью, максимально увеличить количество своей печатной продукции. Они издавали все новые манифесты и воззвания тиражами по двести тысяч экземпляров, торопясь как можно рельефнее запечатлеть себя в истории. Речь в них по-прежнему шла о все тех же рабочих советах, прямой демократии и прочих, превращавшихся в догму, постулатах, усвоенных Аннюйе в «Цивилизованном социализме».
– Вторым по значимости после Сорбонны центром движения стало здание университета Новая Сорбонна, известное в народе под названием Сансье, – Жюль вновь водрузил очки на переносицу и, полуобернувшись к официанту, жестом заказал еще по бокалу «божоле нуво». – Большую часть
