в Италию. Он говорил тогда, что превращение рабочего класса в стадо овец, только и ждущих нового пастуха, достигло своего апогея. Продолжая восхищаться Лениным до конца своей жизни, он, тем не менее, неустанно боролся с культом гениального мессии, контрпродуктивным для любой революции, «как говорит о том и сам христианский миф». Ведь о чем говорил Христос своим апостолам, грустным и потерянным, когда он сообщил им, что вновь покидает их, чтобы вернуться к Отцу? Он сказал им: «Для вас было бы слишком просто видеть меня во плоти, веря, что я могу все, пока терплю физические страдания от врага. Но только когда я покину вас, снизойдет на вас и на толпы всего мира Святой Дух, невидимый и неощутимый. И тогда миллионы смиренных сей земли, облеченные силой Святого Духа, одолеют превосходящие силы врага, без плотского вождя». Бордига объяснял, что христианский миф на деле говорил о громадной социальной силе, дремавшей в массах, готовой бесповоротно изменить античный рабовладельческий мир. Удобно было всем, когда Учитель повергал в трепет и вынуждал всех вокруг умолкнуть, творя чудеса, излечивая больных, воскрешая мертвых, заставляя оружие выпасть из рук врага. Но когда он ушел, апостолам предстояли их собственные деяния. Точно так же рабочие победят только тогда, когда поймут, что «никто не придет» спасать их. Ожидание мессии или гения, вполне приемлемое для Петра, становилось лишь убогим прикрытием собственного бессилия для марксиста XX века.
Ламарк почувствовал, что живет полной жизнью, внезапно став очевидцем пробуждения громадной социальной силы, дремлющей в массах капиталистического общества. Словно бы некая исконная человеческая естественность, до тех пор тщательно подавляемая и вытесняемая, вдруг безудержно выплескивалась наружу, на тенистые улицы Парижа. Он сознательно старался ни во что не вмешиваться и своей задачей считал прислушиваться к гулу голосов, чтобы как можно лучше понять этот феномен, до тех пор остававшийся скрытым и непостижимым, различить в нем грядущее и даже происходящее. Поэтому он лишь изредка появлялся в Сансье и лишь с большим трудом знакомым Ламарка из «Призрака Европы» удалось уговорить его составить небольшой текст для листовки, которую они распространили 23 мая.
За десять лет до майских событий Ламарк выдвинул теорию о потенциальном нарушении исторического цикла мировой контрреволюции в шестьдесят восьмом году. Он предвидел три этапа. На первом из них, с 1958-го по 1962-й, могла произойти доктринальная победа в экономической сфере, превосходство марксизма над идеями товарной экономики должно было стать неоспоримым. В течение следующих пяти лет столь же очевидным могло стать превосходство марксистской организации в виде подлинной коммунистической партии над межклассовой тактикой народно-демократических фронтов и республик. Надо сказать, что партией Ламарк считал внеличностную силу классового или даже видового сознания, неподвластную динамике поколений. Для физического проявления данной силы требовались особые условия. В периоды отлива историческая партия могла сокращаться до нескольких человек, хранящих ее программу, чтобы вновь стать массовой на этапе нового подъема. Лишь в этом случае партия могла решить взять власть в свои руки, чтобы уничтожить буржуазное общество и тем самым положить конец предыстории человеческого вида. Примером такого цикла исторической партии для Ламарка был период между роспуском Союза коммунистов[10] и основанием I Интернационала[11]. Маркс намеренно распустил Союз в 1852-м, признавая поражение пролетарской революции в Европе и отказываясь действовать в условиях, диктуемых буржуазной контрреволюцией. Но это не означало полного исчезновения партии-программы, вечной и неизменной, как Феникс. Маркс и Энгельс должны были временно посвятить себя теоретической деятельности, чтобы изучить, возможна ли коммунистическая революция в Индии или Китае, а если нет, то как лучше организовать борьбу европейского пролетариата на следующем этапе революционного подъема. Через двенадцать лет пролетарское движение само возродило партию в виде I Интернационала. Другим примером этой динамики для Ламарка служила группа единомышленников так и не вернувшегося в ИКП Бордиги, которые собрались вокруг своего лидера в пятидесятых под названием Интернациональной коммунистической партии. Ламарк вступил в нее еще юным лицеистом с Корсики, исключительно ради теоретической работы. Он разделял мнение Бордиги, что политический активизм на том этапе был абсолютно контрпродуктивен. Согласно его прогнозу, равновесие мировой капиталистической системы должно было пошатнуться именно в шестьдесят восьмом, сначала в США, затем в других странах. Эпицентром кризиса международной системы должна была стать Германия. Марксизм для Ламарка представлял собой теорию производства сознания и человеческого действия под влиянием условий окружающего мира, включающих в себя производственные отношения. Именно поэтому без наступления вышеописанного кризиса Ламарк считал невозможным возрождение исторической партии пролетариата. Без формирования партии пролетариат нельзя было рассматривать как класс, точно так же, как не может считаться живым человеческое существо, лишенное мозга. Вот почему он не мог делать каких-либо достоверных выводов о нынешнем движении захвата капиталистической собственности до тех пор, пока оно не обретет международного измерения. Паралич экономики в одной стране может быть относительно легко преодолен мировой системой при помощи остальных развитых государств. При этом он, как и другие комментаторы, отмечал связь между текущими социальными потрясениями в Европе, бунтами чернокожего населения США против «Железной пяты» и борьбой вьетнамцев против американского империализма. Но именно во Франции ненависть к капиталу и навязанному им образу жизни обрела наиболее законченный, резко очерченный вид. Он видел закономерность в хронологической линии выступлений пролетариата: от Бабефа и Парижской коммуны до революционных фактов России и Германии полувековой давности. Он сравнивал эпоху послевоенного процветания с омоложением капитала при Второй империи. И если путч генералов с падением Четвертой республики стал пародией на исторический фашизм, то развитие ситуации в сегодняшней Франции, после «красной недели» начала мая, сильно напоминало движение Народного фронта 1936 года. Тем не менее, несмотря на все это, майское движение несомненно ознаменовало собой конец эпохи и начало необратимых изменений в обществе. С одной стороны, это был конец ситуации, невыносимой для самого капитала как общественного процесса, сложного международного механизма. Во Франции социальное равновесие оказалось нарушенным в первую очередь из-за несоответствия социальных структур бурному развитию капитала. С самого основания Пятой республики темпы развития производительных сил во Франции превышали показатели не только прошлых лет, но и других, более старых и развитых капиталистических держав, таких как Великобритания. Властям Республики удалось гармонизировать ход неотвратимой деколонизации с организацией свободного товарно-денежного обмена в расплывчатых контурах общемирового рынка. В то же время, для обновления социальных структур, начиная с самых консервативных из них вроде университетской системы, для адаптации к новым ритмам требовался общенациональный консенсус, который был вдребезги разбит в ходе «красной недели» начала мая. Теперь следовало ожидать усиления контроля государства над системой образования, потоками информации,
