это».
Марго впитала все, что говорил дед, каждое его слово. Шарль – единственный, кто что-то значил в ее жизни. Она смотрит на картину так, словно видит ее мудрыми глазами деда.
Когда ей было десять, Марго приехала в Париж, в галерею де Лоранов, и спросила деда:
– Какой холст нравится тебе больше всего? – Шарлю было уже восемьдесят, но он, все такой же энергичный, приезжал на работу каждый день. – Расскажи ту историю еще раз.
Улыбаясь, дед взъерошил ее длинные темные волнистые волосы. Они вместе рассматривали картину Моне. В стекле рамы Марго увидела свое отражение.
– Скажи, тебе нравится?
Она сложила на груди руки и склонила голову набок, рассматривая кувшинки, – в точности как делал Шарль.
– Нет. Слишком нереально. Красиво и предсказуемо.
Дед от души рассмеялся.
– Господи, в кого я тебя превратил, ma chérie?[3] Но если бы Клод был жив, ему понравилась бы твоя оценка, я уверен. Он терпеть не мог льстецов, которые его окружали. Знаешь, я как-то встретил Моне здесь, в галерее. Мне тогда лет двадцать было. Отец коллекционировал его работы. Ты странный ребенок. Умный и в то же время категоричный. – Шарль указал на другое полотно. – А эта? «Канатоходцы» моего старого друга Эрнста Людвига Кирхнера.
Дед любил эту игру: спрашивал мнение Марго о разных дорогих ему холстах. Ее лицо расплылось в улыбке. Неожиданно яркие цвета, фигуры, изображенные в движении, широкие абстрактные мазки… Резко и будоражаще. Никакой вычурности, как у Моне. Женщина, идущая по канату, выглядела сердитой и решительной. Марго чувствовала ее, понимала, какие эмоции испытывает циркачка, словно переживала их сама.
– Эта картина мне нравится. Я чувствую что-то здесь. – Девочка приложила руку к животу. – Когда внутри все сжимается, я понимаю, что полотно меня зацепило.
Дед заулыбался:
– А как же насчет сердца?
Марго помедлила. Ее сердце всегда молчало. Оно словно окаменело, не подавало никаких признаков жизни.
– Да, сердцем я тоже чувствую, – соврала Марго.
Глаза Шарля засияли. Как же много для нее значило его одобрение! Тогда семейным бизнесом занимался отец, однако Марго знала, что дед ему не доверяет. Она слышала, как Шарль орал на отца, называл его придурком, бранил за недобросовестность в работе и развратный образ жизни.
Дед мягко приподнял ее подбородок костлявым указательным пальцем.
– Ты – моя любимица. Знаешь почему? Инстинкт нельзя ни приобрести, ни выработать. С ним рождаются. У лучших торговцев произведениями искусства он есть. Как и у меня, и у тебя.
Марго выпрямилась.
– Ты тоже мой любимец. Знаешь почему? Потому что ты никогда мне не врешь.
В отличие от лгуна отца. Или матери-лицемерки. Марго посмотрела на выход из галереи: отец должен был забрать ее два часа назад. Дед перехватил ее взгляд и поджал губы, словно оправдываясь.
– Себастьян всегда был таким. Раздражительным, эгоистичным. А твоя мать…
Шарль покачал головой. «Мать еще хуже», – подумала Марго. Дед продолжил:
– Мне так жаль. Тебе несладко приходится, да? – Она кивнула, и Шарль крепко прижал ее к себе. – В минуты, когда мне тяжело, любимые картины помогают немного подсластить жизнь. Запомни: люди могут тебя бросить, но искусство навсегда останется с тобой.
Марго приникла к упитанному животу Шарля.
– Не оставляй меня.
– Буду стараться изо всех сил.
Это был единственный раз, когда дед солгал.
Марго доверчиво посмотрела на него снизу вверх темными глазами.
– Расскажи мне снова историю той картины. Твоей любимой. Как ты впервые ее увидел.
* * *
Тот день был особенным. Шарль ждал секретную поставку. Это уже двенадцатый шедевр, который Максу Крюгеру удалось тайком вывезти из Германии. Макс – двойной агент. Притворялся, что помогает нацистам, а сам прилагал все усилия, чтобы не дать погибнуть немецкому современному искусству, особенно абстрактным работам экспрессионистов, на которых ополчились гитлеровцы. Представители этого направления в живописи воплощали в своем творчестве то, что Третий рейх ненавидел: искажали реальность, чтобы пробудить определенные чувства, создать нужное настроение, натолкнуть на новые идеи. Шарль решил, что сделает все возможное, чтобы спасти полотна, которые нацисты окрестили плодами деятельности дегенератов, а их авторов возвели в ранг врагов государства.
В тот день в галерею должны были привезти картину, с которой Шарля связывало нечто личное. Печальная история. Полотно – последняя (насколько известно) работа его близкого друга Эрнста Энгеля, основателя модернистского движения «Мост», куда вошли представители экспрессионизма. Нацисты арестовали Энгеля примерно месяцем раньше, а помогавший гитлеровцам Макс Крюгер тайком вернулся в студию художника в Берлине, чтобы спасти его лучшие полотна. Эту картину – последнюю и, по-видимому, любимую – он отправил Шарлю, сопроводив ее зашифрованным сообщением: «Нацисты придут за ней. Сохрани холст любой ценой».
Шарль сидел в своем массивном кожаном кресле и нервно стучал ручкой по столу, сделанному в стиле бидермайер[4]. В ожидании доставки он с самого утра закрыл галерею: предположительно, полотно большого размера, его сложно провезти тайком. В половине пятого наконец раздался стук: три удара – пауза – два удара – пауза – снова три удара. Условный знак. Чувствуя прилив адреналина, Шарль вскочил с кресла и помчался к двери. За ней стоял какой-то человек, по виду напоминающий крестьянина, в мятой черной одежде и с пустыми руками.
– Месье де Лоран? – произнес незнакомец, безучастно глядя на Шарля бледно-голубыми глазами. – Похоже, скоро начнется дождь.
– Да, верно. – Пароль принят. Шарль оглядел улицу Ля Боэти – несколько пешеходов, ничего необычного. И прошептал: – Идите по переулку до конца. Буду ждать вас там.
Через полчаса Шарль заперся в подвале галереи. Рядом с ним стоял большой ящик – помимо картины Энгеля Крюгер отправил еще два полотна. Чувствуя, как на висках пульсируют вены, Шарль распаковал завернутую во множество слоев посылку. У Эрнста Энгеля, лидера «вражеского» движения, не было шансов выбраться из лап нацистов живым. Вероятно, он был уже мертв.
К горлу подкатила тошнота. За последние несколько лет, с тех пор как гитлеровцы устроили зачистку в рядах сторонников современного искусства, жизни многих талантливых художников оказались разрушены. Им запретили писать, закупать необходимые для работы принадлежности, продавать свои картины, встречаться с другими живописцами, покидать страну. Шарлю де Лорану, самому крупному торговцу произведениями искусства в Париже, не нужно было объяснять, что связать художнику руки равносильно смерти. Эти подонки убили Эрнста Энгеля задолго до того, как он испустил последний вздох.
Тяжело дыша и вытирая градом льющийся пот, Шарль снял и швырнул на пол пиджак, расстегнул рубашку. Он осторожно развернул драгоценный холст, затем выпрямился, чтобы внимательно рассмотреть его. Сделав глубокий вдох, Шарль не спеша изучал великолепную картину. Художник мастерски подобрал
