У месье Клаврэ Ромэна, естественно, познакомилась с Андрэ де Клерси.
Ромэна не любила возвращаться к этому эпизоду своей жизни, который для нее самой так и остался невыясненным. Что, собственно, происходило тогда в ее сердце? Ромэна Мирмо смутно чувствовала это, но не хотела уточнять. Когда она думала об этом, она сводила то, что с нею было, к нескольким фактам, которые она всегда избегала толковать. Живя у месье Клаврэ, где она почти ежедневно виделась с Андрэ де Клерси, она без труда заметила, что месье де Клерси очень ценит ее общество и постоянно ищет случая быть с нею вместе. Она и сама не была безучастна к его приятным качествам, которых не думала отрицать. Она находила, что у него обаятельные манеры, несмотря на его немного высокомерную серьезность и холодную замкнутость, которые соединялись с выражением печали, делавшим его интересным и непохожим на других. Со своей стороны, Андрэ де Клерси давал понять, что она ему нравится; но было ли здесь что-нибудь большее, чем эта полная внимания симпатия? А сама она, испытывала ли она к нему какое-нибудь более нежное чувство, чем то, в котором признавалась себе? Ромэне Мирмо казалось, что Андрэ де Клерси был в нее влюблен, но только он никогда не выказывал своей любви. Правда, Ромэна была в то время невестой, что очень затрудняло и очень осложняло для Андрэ какое бы то ни было признание. Разве это положение не оправдывало и не объясняло его молчания? В глубине души Ромэна была убеждена, что Андрэ де Клерси питал к ней подлинное чувство, которому только обстоятельства помешали проявиться открыто и которое она сама, по этой же причине, ничем не поощряла.
Ромэна Мирмо встала с кресла, в котором сидела.
Она принялась расхаживать по комнате, немного встревоженная воспоминаниями. Мысль об Андрэ де Клерси ее волновала. В Париже она с ним встретилась не с тем равнодушием, с каким хотела бы. Какое, действительно, ей теперь могло быть дело до всей этой давнишней и неясной истории? И все-таки она невольно думала о ней. В сущности, не винила ли она Андрэ де Клерси за его молчание? И не укоряла ли самое себя за то, что так упорно делала вид, будто не замечает вызванной ею тревоги? Зачем им было хранить эту горделивую замкнутость? Поступи они иначе, что бы вышло? Жалели ли они друг о друге? Ромэна не любила спрашивать себя об этом. К чему? Жизнь есть жизнь, и мы не властны над прошлым, мы, которые были не властны над настоящим. А потом, раз она приняла известного рода жизнь, она считала бы недостойным на нее жаловаться.
Она мадам Мирмо. Любит она своего мужа или не любит, привязан он к ней или не привязан, дело не в этом. На ней, во всяком случае, лежат известные обязанности, и разве не запретны для нее иные сожаления? Разве удел, который ей дал месье Мирмо, женясь на ней, не лучше того, который иначе бы ее ждал? Конечно, Этьен Мирмо не проявляет по отношению к ней того, что принято называть любовью; но, в конце концов, заслуживает ли она, чтобы ее любили? Ее муж к ней внимателен и окружает ее спокойной и верной нежностью. Что он предпочитает ей свои безделушки, свою туретчину, так это его право. Взамен того он предоставляет ей полную свободу. Не проявляя желания брать ее с собою в Персию, он ни слова не возражал против ее намерения побывать в Париже. В общем, месье Мирмо она обязана благосостоянием и независимостью. Если бы не он, она, быть может, никогда не выезжала бы из Ла-Фульри и сделалась бы когда-нибудь старой девой в наколке и в митенках, как бедные тетушки де Жердьер!
Эта мысль ее развеселила, но не пора ли было возвращаться к теткам? Ромэна прислушалась к шумам в доме. Снизу доносился голос тети Тины, которому вторил голос тети Нины. Барышни де Жердьер ссорились, как это с ними случалось нередко, большей частью по нелепым поводам.
Ромэна припомнила подобного рода сцены, требовавшие ее вмешательства и поневоле ее развлекавшие своей забавностью. И все-таки два года, проведенные ею в Ла-Фульри, тянулись для нее долго. Что бы было, если бы она лишилась соседства Берты де Вранкур, потому что Берта, вскоре после свадьбы Ромэны, добилась согласия мужа поселиться в Париже? Мысль о Берте снова привела Ромэну к мысли об Андрэ де Клерси. Обнаружив их связь, она почувствовала себя взволнованной. Ромэна не была святошей; она отлично понимала, что ее подруга уступила потребности быть любимой, но тогда, значит, Андрэ де Клерси способен любить! Он не так холоден и не так равнодушен, как можно подумать. Он сумел высказать свое чувство, выразить его, добиться на него отклика! «Так почему же пять лет тому назад, если он был влюблен в меня, — спрашивала себя Ромэна Мирмо, — почему он ничего не сказал, ничего, ничего?» И в Ромэне шевелилось смутное чувство досады на Андрэ де Клерси, легкое чувство обиды, умеряемое удовольствием от мысли, что Берта де Вранкур счастлива, что она любима.
Ромэна Мирмо подошла к окну. Яркость света смягчалась. Тихая и спокойная даль наполнялась золотым миром. Ромэна вдруг почувствовала прилив симпатии к этой долине, к этим деревьям, к этим холмам, к этой речке, протекавшей там, к этому старому провинциальному дому. Может быть, лучше было бы оставаться здесь, тихо, скромно, незаметно, никому не обрекая своей жизни, никому не отдавая своего будущего? А потом, когда бедные тетушки умерли бы, на скромные средства, которые они бы ей оставили, вернуться в Рим доживать свои дни возле дорогих могил, в одиночестве, в безмолвии, в забвении!
Когда к обеду Ромэна Мирмо спустилась вниз, она переменила дорожный костюм на одно из тех сирийских платьев, которые зовут «абаями» и которые она привыкла носить в Дамаске, ввиду их изящества и удобства. Входя в столовую, Ромэна ожидала, что тетушки встретят подобный наряд изумленными возгласами, ибо обычно они удивлялись всякому пустяку, но тетя Тина и тетя Нина не проявили при ее виде ни малейшего любопытства. Они сидели рядышком на узком диване, молча и сосредоточенно. За столом они были столь же неразговорчивы. Ромэна спрашивала себя, уж не сделала ли она чего-нибудь такого, что могло им не понравиться? Но вскоре она получила объяснение их молчаливости.
Тетя Тина и тетя Нина не прикасались к подаваемым блюдам. Они обнаруживали странное отсутствие аппетита и сидели понуро и смущенно перед пустыми тарелками. Ромэна, успокоившись, смеялась про себя. Тетушки де Жердьер, очевидно, напичкались до обеда конфетами, и теперь их мутило. К тому же они, должно быть, успели попрекнуть друг друга жадностью и не могли простить одна другой этой бесцельной прозорливости. Ромэне Мирмо было смешно, и она изо всех сил старалась их развеселить, но это ей не удавалось. Вдруг ее осенила мысль.
— Представьте себе, тети, в Дамаске есть целый квартал, занятый сплошь кондитерскими… Да, тети, кондитерскими…
