Он прошел к двери и тихо закрыл ее за собой. Несколько мгновений Мария оставалась стоять около стола, потом повернулась и швырнула карту на пол. Бессильно рыдая, она скидывала книги и бумаги со стола до тех пор, пока не увидела в зеркальной поверхности собственное отражение. Она наклонилась и уставилась на свое лицо, вспомнив, что этот стол Александр подарил ей много лет тому назад. Он был мраморный, выложенный лазуритом, ни у кого в это время в Петербурге не было стола с зеркальной поверхностью. С тех пор это стало повальным увлечением. Она пальцами стерла слезы и посмотрела на свое отражение еще раз.
- Может быть, я старею... И в этом все дело? Я безобразна... Но почему, почему же после стольких лет?
Она выпрямилась, отошла от стола, и руки ее инстинктивно потянулись к спутанным волосам. После многих месяцев самообмана она наконец-то взглянула фактам в глаза, и правда неожиданно вернула ей самообладание. Он начал охладевать к ней. Он казался по-прежнему любящим и добрым, но существовавшего раньше огромного чувственного влечения между ними больше не было. Она была достаточно опытна, знала мужчин подобного рода и понимала, что главная ее власть над ним потеряна.
Нарышкина отшвырнула ногой валявшуюся книгу и подумала, что независимо от того, кто выиграет в этой войне, она уже потеряла все.
Она направилась к себе в спальню и позвала горничную. Час спустя Мария оставила Летний дворец, одетая в самое свое красивое белое платье, украсив грудь и уши рубинами и бриллиантами, которых до этого не носила, потому что Александр считал, что ей не идут драгоценности. Ее карета подкатила к роскошному дому на Невском проспекте, принадлежавшему польскому дворянину, который никогда не делал секрета из того, что восхищался ею.
- А правда, - нашептывал ей в ушко этим же вечером ее новый любовник, правда, что царь приказал нарисовать вас вот такой?
Мария открыла глаза.
"Я всегда любил тебя, но сейчас у меня нет времени думать о тебе... Я устал, моя дорогая, я слишком устал даже для того, чтобы просто говорить. Его величество занят на встрече с генералом Аракчеевым, мадам. Он сожалеет, что не может пообедать с вами сегодня вечером..."
Голоса затихали в ее голове. Они звучали все время, пока она обедала, пока поднималась по лестнице в спальную, пока мстила Александру Павловичу единственным доступным ей способом.
Она даже не осознавала, насколько глубоко ранили ее все эти вещи, которые сейчас вновь и вновь приходили ей на ум - извинения, отговорки, бесконечные намеки, что через столько лет их любовь умерла.
- Так это правда? - повторил свой вопрос о ее портрете любовник-поляк.
- Афродита, встающая из пены. Да, это правда.
Но тогда на мне не было этого, - сказала она, дотрагиваясь до огромных бриллиантов в ушах. Мужчина рассмеялся.
- У царя есть портрет, а у меня оригинал. Мадам, я обожаю вас.
Шестнадцатого августа началась битва за Смоленск.
Армия Барклая де Толли заняла древний город и была готова к его защите, а войска под командованием князя Багратиона прикрывали их линию отступления. Барклай просто потребовал этого, поскольку не был уверен, что сможет сдержать французов. Он находился в своей штаб-квартире уже сорок восемь часов, получая донесения от своих разведчиков, которые сообщали ему, об огромной армии, сгруппировавшейся на южных от Смоленска холмах; к ней подвозились артиллерийские орудия; солдаты и провиант переправлялись через мост, который французский маршал Даву смог построить через Днепр ниже города; а главная часть французской армии ждала в резерве. Маршалы Ней, Даву, польский князь Понятовский и сам пышный Мюрат командовали резервами, готовые каждую минуту двинуться вперед и решить исход дела, как это часто бывало в великих кампаниях прошлого.
Барклай следил за каждым корпусом и его командующим по донесениям и, к своему облегчению, обнаружил, что Наполеон не решился разрывать их линии коммуникаций с Москвой, не предпринял никакой попытки предотвратить отход вражеской армии из города.
- Он уверен в своей победе, - объяснил полковник Уваров. Барклай кивнул, хмуро глядя вниз на карты, расстеленные перед ним.
- Разведка докладывает, что он верит, будто армия Багратиона находится здесь же. Это будет решающая битва, мой друг, которая может закончиться нашим полным уничтожением. И если бы я дал волю некоторым горячим головам, то этого было бы не избежать. - Он зевнул и загасил свечи, которые истекали воском около его локтя.
Сквозь окна уже просачивался рассвет. Вдруг Барклай посмотрел наверх и положил руку на плечо Уварова.
- Послушайте, - сказал он, и оба услышали глухой грохот, подобный приближающемуся грому, стекла в окнах слегка дрожали. - Пушки, - пояснил Барклай, - это начало обстрела. Передайте нашим батареям, пусть сохраняют спокойствие и не стреляют, пока не увидят пехоту. И пошлите донесения командирам городского аванпоста. Не отдавайте ни пяди русской земли, пока жив хоть один защитник; это приказ царя. Идите же и поспешите!
Медленно поднималось солнце, и французский обстрел внешней линии обороны все продолжался. Рушились здания, с грохотом разлетались кирпичные кладки, в воздух поднимались тучи слепящей пыли; в руинах то тут, то там появлялись красные язычки пламени, их тут же тушили. За городскими стенами множество гражданских лиц сгрудилось в подвалах, дрожа и плача от страха; в основном это были женщины и дети, которых насильно эвакуировали. Мужчины были в войсках Барклая, вооруженные ухватами, ножами, вилами и даже камнями. Других расставили в специально указанных местах около зданий рядом с кучами соломы, дегтя и купороса.
К полудню обстрел стал ослабевать и в обнажившихся пригородах Смоленска русские выползли из руин и заняли свои места. По русским батареям прокатился приказ: "Приготовиться к огню". Разведчики, сидящие на деревьях и зданиях, наблюдали за местностью вокруг Смоленска в подзорные трубы; среди них находился и Барклай де Толли, в чью штаб-квартиру попал снаряд. Сначала от наблюдателя к наблюдателю разнеслись крики, а потом от линии французских войск ясно донесся звук горна, трубившего наступление. В этот момент огромная масса французской пехоты начала передвижение по открытой местности. Их позолоченные штандарты с орлами ярко сияли на солнце.
- А-а, - выдохнул Барклай, прищурившись и глядя в свою трубу. Они подходили все ближе и ближе; можно было уже слышать крики: "Vive I'Empereur", доносившиеся от передовых рядов в то время, как они неуклонно приближались к жерлам русских орудий.
Барклай, продолжая смотреть на наступавших французов, знаком подозвал одного из своих адъютантов.
- Отдайте приказ открыть огонь!
Через несколько минут все оказалось в кромешном аду выстрелов и разрывов, которые косили, как траву, шеренги французов. Заговорили ружья сотен защитников города, скрывавшихся в пригороде. Подходы к Смоленску почернели от французских убитых и раненых, но пехота все подходила и подходила. Волна за волной сравнивались с землей и отбрасывались назад. Солнце стояло уже высоко и пекло вовсю, когда первые солдаты вошли наконец в пригороды города и началась рукопашная схватка.
Медленно, отчаянно сопротивляясь, первая линия русской обороны была смята, потом прорвана, и через этот прорыв ринулись французские силы. Самые кровопролитные столкновения этого дня проходили в орудийных окопах. Артиллеристы оставляли свои орудия и атаковали нападавших. Постепенно русские начали сдавать свои позиции.
Французам удалось захватить южные подступы к городу только к вечеру. Приказы Александра выполнялись с фанатичным повиновением; на поле боя оставались только раненые и умирающие. Потом на какое-то время установилась тишина, затишье в битве, которое, как знал Барклай, предшествовало новому наступлению.
- Вам принести что-нибудь выпить, генерал? - Барклай посмотрел в лицо молоденького офицера со знаками отличия артиллериста на мундире. Юношу била нервная дрожь с головы до ног.
- Где вы провели этот день? - спросил он.
- В южной части, генерал.
- Это ваш первый обстрел?
Молодой человек кивнул головой, он стоял навытяжку и не переставал дрожать.
- Гм, вам посчастливилось, что вы выбрались оттуда живым.
- Меня послали в тыл, с поручением. А мой командир и весь орудийный расчет были уничтожены до того, как я смог вернуться к ним.
Его губы вдруг затряслись, и он закусил их. "Ему самое большее восемнадцать лет", - решил про себя Барклай.
- Подите и принесите немного вина, пока не началось следующее наступление, и еще чего-нибудь поесть.
Достаньте чего-нибудь и для себя.
- Благодарю вас, генерал. - Юноша проглотил слюну. - Но только я не смог...
- Тогда пойдите и попросите графа Уварова дать вам немного коньяка. Скажите ему, что вас послал я. И выпейте его, мой мальчик, это приказ!
Барклай едва успел закончить свой обед, когда раздался первый взрыв в центре Смоленска, за захваченной первой линией укрепления. Батарея Наполеона продвинулась вперед и теперь стреляла по стенам города и самому его центру.
