«Сегодня обязательно скажу ей, — думал Зеленин, — чтобы она выбросила этот идиотский цветок, похожий на расплющенную муху. Нельзя же так себя уродовать, А платье красивое, и сама прелесть…»
— На этом мы закрываем последнюю страницу нашего журнала. Приступаем к танцам, — светским тоном объявила с эстрады редактор устного журнала, учительница средней школы.
— Вот это дело! — опять прогудел знакомый Зеленину бас.
В зале воцарился невероятный шум. Старички пробирались к выходу, молодежь валила в зал из буфета и курилки. С грохотом отодвигались стулья. К Зеленину подбежала Даша, взволнованная, с блестящими глазами, с резким румянцем во всю щеку. Кажется, она чувствовала себя в этот вечер царицей бала. Что за грех? В девятнадцать лет ничего не стоит раздвинуть стены зала, украсить их мрамором и зеркалами, уводящими в сверкающую бесконечность, выпрямить и уложить паркетом волнообразный дощатый пол, одеть мужчин во фраки или мушкетерские костюмы и вообразить себя… Да кем угодно можно себя вообразить в девятнадцать лет! Все это можно сделать в одну секунду.
— Александр Дмитриевич, вы, конечно, останетесь танцевать? — спросила она.
— Не знаю, право… Я не собирался. Да ведь тут одна молодежь, — ответил он лицемерно.
— А вы себя уже в старики записали?
Ух ты, как у нее блестят глазки! И какие они голубые!
«У северян удивительно голубые глаза. Видимо, они так редко видят голубое небо, что память о нем оставляют у себя в глазах», — так витиевато писал на днях Зеленин Максимову.
— Сейчас выкурю сигарету и решу. Ах, черт, отсюда не выберешься!
— Пойдемте за кулисы?
— Хорошо. Сергей Самсонович, хочешь курить?
Егоров стоял рядом с женой, смотрел на Зеленина и Дашу, улыбался немного грустной и доброй улыбкой, которая появлялась у него в какие-то особенно хорошие минуты.
Сегодня он надел ненавистный, тяжелый протез.
В светло— сером костюме, с тростью в руке, он был похож на довоенного франта.
— Нет, Саша, мы, пожалуй, пойдем. Завтра заглянешь?
— Обязательно.
Екатерина Ильинична улыбнулась молодым людям, взяла мужа под руку, и они пошли к выходу. У Зеленина вздрогнуло сердце, когда он увидел, как сразу налилось кровью лицо Егорова и плечи ссутулились от напряжения.
— Пойдемте, Даша, покурим. Пожарников у вас нет?
Они пристроились в полутьме за грубо размалеванной холстиной, изображающей «рассвет на реке». Даша сидела в профиль к Зеленину, сложив на коленях руки. Поза была строгой, но на губах мелькала улыбка. Казалось, Даша ждет: ну и что же будет дальше?
«Будь на моем месте Владька, он просто начал бы ее целовать».
— Даша!
— Да, Александр Дмитриевич?
— Вы можете не на работе называть меня Сашей?
— Очень даже охотно.
— Вот и хорошо. Знаете… я хотел вам сказать…
— Да?
— Подарите мне этот цветок. Вам не жалко?
Она повернула к нему лицо с расширенными, удивленными, как у маленькой девочки, глазами. Машинально подняла руку к груди.
— Этот цветок? Разве можно дарить такие вещи? Ведь он некрасивый.
— Зачем же вы его носите?
— Ну, модно же.
— Это уже не модно. Никто не носит! — радостно воскликнул Зеленин.
— Правда? — Она засмеялась. — Тогда, пожалуйста, дарю его вам.
Ее непосредственность сразу расставила все по своим местам.
Он сунул цветок в карман, просто и дружески взял ее за руку и сказал:
— Пойдемте танцевать.
С эстрады они увидели, что весь зал уже вращается в вальсе.
…Как берег крутойС бурливой рекой,Так мы неразлучны с тобой.
Александр слушал этот вальс и вспоминал какой-то из институтских балов, подмигивающие из толпы лица друзей, ленты серпантина, разноцветный снегопад конфетти… Воспоминание это не вызвало грусти, и маленький зал круглогорского клуба с развешенными по стенам диаграммами надоя и опороса не показался жалким, потому что этот зал подмигивал и улыбался ему также дружелюбно. Ведь в толпе кружат знакомые парни со Стеклянного мыса, с лесозавода, с пристани. За эти несколько месяцев он узнал их почти всех. Одних по имени, других в лицо, третьих по хрипам в грудной клетке. А этот маленький мрачный зал? Что ж, уже заложен фундамент нового клуба будущего города Круглогорска.
Дашина рука легла на его плечо. Он обнял ее за талию, но вальс кончился.
— Как жалко, — сказала Даша, — я так люблю этот вальс!
— Ничего, он еще повторится.
В это время в толпе у дверей послышался гогот. Даша вздрогнула и быстро просунула свою руку под локоть Зеленину. Пальцы ее судорожно сжались. Раздвинув толпу, на середину зала вышел в сопровождении товарищей Федька Бугров. Он расставил ноги в хромовых сапогах, смятых в гармошку, и повел мутным взглядом вдоль стен. Из-под низко натянутой на глаза кепочки-«лондонки» набок свисала золотистая челка. Шевелилась гладко выбритая, юношески округленная челюсть, елозила в зубах мокрая папироска. На Федьке был синий костюм отличного бостона. Распущенная «молния» голубой «бобочки» открывала ключицы и грязноватую тельняшку. Все эти детали Зеленин заметил отчетливо, потому что Федька довольно долго стоял на месте, молча созерцая толпу и покачиваясь. Давно уже играла музыка, но никто не танцевал. Наконец Федька улыбнулся и медленно направился прямо к Зеленину.
— Здорово, врач, — сказал он, прикладывая два пальца к козырьку кепчонки, — давно не видались. С того самого моменту, как меня по твоему указанию в симулянты записали.
Зеленин молчал, с ужасом чувствуя, что его вновь охватывает отвратительное ощущение трепещущей жертвы перед лицом палача.
— А ты, я смотрю, стильный малый, — хохотнул Федька и легонько подбросил пальцем зеленинский галстук. Затем он улыбнулся Даше: — Дашутка, парле ву франсе, сбацаем танго?
— Нет, — сказала Даша, крепче вцепляясь в руку Зеленина.
— Чего там! — заорал Федька, схватил ее за плечи и, оторвав от Зеленина, потащил в центр зала.
Здесь он облепил ее правой рукой за спину, левую оттянул предельно вниз и назад и пошел мелкими, томными шажками. Так танцует шпана на ленинградских и загородных площадках. Девушка рванулась было, но Федька держал ее цепко. Его согнутая громадная фигура с широченными плечами и похабно раздвинутыми ногами напоминала паука, поймавшего ненароком бабочку.
Зеленин, потрясенный, оглянулся и поймал взгляды многих людей. Вот Виктор, Петя Ишанин, Петька-шофер, Тимоша, Борис…
Все они смотрят на него. Они могут в два счета навести порядок и вытряхнуть отсюда бугровскую шайку, но пока они не сдвинутся с места.
Потому что они друзья Зеленина, потому что они верят в него. Федька выплюнул на пол папиросу и весело заорал:
Я иду по Уругваю,Ночь — хоть выколи глаза,Слышу крики попугаевИ мартышек голоса.
— Дашутка, любовь моя! Моя навечная маруха!
Зеленин поправил очки, отчетливо прошагал через весь зал и сильно хлопнул Федьку Бугрова по плечу. Тот мгновенно выпустил девушку и резко обернулся.
— Прошу вас немедленно удалиться, — сказал Зеленин. — Вы пьяны и безобразны.
Федька сделал шаг вперед. Александр невольно отступил.
— Я тебя бить не буду, сука! — процедил Федька. — Чего тебя бить? Загнешься еще. Я тебе шмазь сотворю.
Боже мой, это еще что? Шмазь! Что за ужас! Как сон дурной Зеленин, теряя голову от страха перед чудовищным унижением, отступал. Растопыренная Федькина пятерня надвигалась, тянулась к его лицу. В эти доли секунды, бьющие молотом внутри головы, он с мельчайшими подробностями вспомнил эпизод из далекого прошлого.
Это было в эвакуации, в Ульяновске. Саша, тощий, тихий мальчик, закутанный в мамин платок так, что трудно было понять, мальчик это или девочка, явился на городской каток. В руках он нес коньки-снегурочки. Вдруг со скрежетом подъехал к нему на «ножах» подросток в дубленом полушубке. Из тех, что торговали на углах махоркой и папиросами «Ява» по два рубля штука. На румяной морде подростка оловянными пуговицами таращились глаза, в зубах, как фонарь большого автомобиля, мерцала цигарка. Он молча отобрал у Саши коньки, щипнул его за нос и поехал прочь, выписывая вензеля. Когда же Саша побежал за ним, плача и умоляя вернуть папин подарок, драгоценные снегурочки, подросток деловито хлестнул его по лицу железным прутом. Потом постоял над упавшим мальчиком, ожидая ответных действий. Но ответных действий не последовало. Саша, лежа на льду, в ужасе сжался в комочек. Он боялся встать: как бы снова не обрушился на него железный прут. Он боялся поднять голову: как бы не наехали на него сверкающие «ножи».
— Гад!
Мускулы Зеленина напряглись. Так, как когда-то учил его Лешка Максимов, он шагнул в сторону, сделал «нырок» и правым боковым ударил Федьку в челюсть.
