Максимов смотрел на ловкие длинные пальцы — совершеннейший аппарат, — копошащиеся в ране, ловил каждое их движение. Вот он, Владька Карпов, — хирург, спасающий друга! Вот он — настоящий Карпов! Вот и он — настоящий Алексей Максимов. Вот мы, врачи, — настоящие ребята!
Вдруг Макар Иванович выпрямился, бросился к Сашкиной голове, что-то сделал там.
— Пульса нет, — сказал он. — Зрачки не реагируют.
Кровь прилила Алексею в голову, помутилось в глазах. Он увидел, как задрожали Владькины пальцы, державшие иглу. Он поднял голову и уставился Владьке в глаза. И тот тоже смотрел на него. Они не двигались.
— Неужели все кончено? — спросила Даша.
Этот вопрос словно вывел их из оцепенения. Максимов сказал:
— Адреналин в сердце. Ты когда-нибудь делал это?
— Нет, — ответил Карпов, — представь себе, не приходилось.
— Мне тоже. Сделаешь?
— Технически это не сложно, но… руки… Сделай лучше ты!
Максимов взял шприц с иглой, нащупал четвертое межреберье. Думал ли он когда-нибудь, что будет прокалывать сердце Сашки Зеленина для того, чтобы вернуть его к жизни? Он проколол сердце и ввел адреналин.
— Появился пульс, — шепнул старик, Стали ждать.
— Пульс становится лучшего наполнения, — подавляя возбуждение, сказал старик.
— Введите теперь под кожу.
— Есть!
Движения всех четверых стали еще более четкими. Внезапно забеспокоилась Даша. Несколько раз она тревожно посмотрела на лампу.
— Макар Иванович, который час?
— Без четверти двенадцать.
— Ой!
— Что такое?
— После двенадцати у нас электричество горит вполнакала.
Карпов озадаченно взглянул на нее. Работы было еще по меньшей мере на полчаса.
— Зажжем керосиновые лампы, — сказал старик. Но и после двенадцати свет продолжал гореть ярко.
Люди, для которых сейчас весь мир замкнулся в операционной, не знали, что вокруг ходит, смотрит с надеждой внешний мир. Поселок не спит. Темные фигурки собираются кучками, смотрят туда, где за березами светится цепочка больничных окон.
У крыльца больницы дежурит автомобиль. Мотор периодически прогревается. В дежурке у телефона курит Егоров. На подстанции прогуливается Тимофей, зверски поглядывая на обслуживающий персонал. Звонят со Стеклянного мыса — не надо ли чего? Звонят из районной больницы — выехал главный врач. Звонят с лесозавода, с соседнего аэродрома… Идут в темноте лыжники, трусят лошадки, рычат, карабкаясь по ухабам, грузовики. Взбаламучена вся мартовская ночь.
— Все! — сказал Карпов, отошел от стола и посмотрел на лицо Зеленина. Оно по-прежнему было бледным, как матовое стекло, но какие-то еле уловимые приметы говорили, что это уже лицо не трупа, а просто тяжелобольного человека.
Они гуськом вышли из предоперационной и прошли в дежурку. Тяжело стукнул костылем Егоров, вскочил Борис. Они не сказали ни слова, но глаза их кричали громче всех голосов. Теперь Максимов узнал Бориса, улыбнулся ему.
— Подумай, как будешь ставить Сашке блок. Это не так-то просто,
— Ну?! — воскликнули вместе Борис и Егоров. Врачи молча, со странными улыбками сели. Пустили по кругу пачку сигарет. Закурили, стараясь не глядеть друг на друга. Поняли и замолчали Борис и Егоров. Трудно сказать что-нибудь связное после того, что произошло этой ночью. Максимову даже казалось, что усталость, сразу навалившаяся ему на плечи, вызвана тем, что он сказал несколько ободряющих слов знакомому волейболисту. Ободряя другого, ты сам надеешься. А что все-таки ждет их завтра утром? Так или иначе, они прошли сквозь ночь. Сегодня они впервые побывали там, на рубеже жизни и смерти. Вели там бой и вернулись усталые, опустошенные и в то же время наполненные чем-то новым. Теперь Сашка должен бороться сам. Они все вокруг, все настороже, но он должен и сам побарахтаться. Отчего они молчат? От усталости? Нет, в них должно перебродить первое ошеломление от величайшего' в их жизни события. Эта ночь не забудется никогда. Они прошли ее насквозь и нашли сами себя. Наконец-то все стало ясным. Спасая друга, они поняли свое назначение на земле. Они — врачи! Они будут стоять и двигаться в разных местах земного шара, куда они попадут, с главной и единственной целью — отбивать атаки болезней и смерти от людей, от веселых, беспокойных, мудрых, сплоченных в одну семью существ. Все остальное второстепенно. Они — врачи! Год назад им сказали об этом, но они все еще воображали себя просто молодыми парнями.
— Где это я вас видел? — прищурился на Егорова Максимов.
Тот хлопнул его по спине и улыбнулся:
— Завтра я вам напомню. Сейчас нужно отдыхать.
Все еще впереди
Морозный, дымный рассвет смотрел в окна. Максимов сгорбившись сидел у кровати Зеленина и смотрел на его лицо. Казалось, оно порозовело. Или это только отсвет восхода? Во всяком случае, дыхание ровное, пульс 64, давление 100 и 60. «Наши шансы растут, а? Сашка, ты молодец! Мы еще с тобой пофилософствуем, побродим еще по Петроградской стороне! Поиграем в волейбол, поплаваем вместе. Посмеемся и погрустим, сходим не раз в кино. Встретимся через три года или гораздо раньше. Будем писать друг другу письма и посылать фотокарточки. Все еще у нас впереди…»
Максимов встал и подошел к окну. Морозные узоры кустиками поднимались вверх по стеклу, но закрывали только нижнюю его половину. Был виден далёкий берег озера, над которым висело солнце. На льду перемешались розовые и голубые тени. Скоро начнет таять. Придет весна, похожая на сотни других весен, но все-таки чем-то отличающаяся. Это закон, постоянный круг. Раньше, в прошлые годы, века, жили Максимовы и Зеленины, похожие на них, теперешних, но все-таки другие. Сейчас живут они. А после них будут другие, похожие на них, но другие. И нужно, чтобы те, новые, временами вспоминали о них. Тогда… тогда не будет страшно. Надо все делать для того, чтобы нас вспоминали. Не персонально Максимова, а всех нас. Сашка прав: нужно чувствовать свою связь с прошедшим и будущим. Именно в этом спасение от страха перед неизбежным уходом из жизни. Именно в этом высокая роль человека. А иначе жизнь станет зловещей трагедией или никчемным фарсом. Мы, люди социализма, должны особенно ясно понять это. Не нужно бояться высоких слов. Прошло то время, когда отдельные сволочи могли спекулировать этими словами. Мы смотрим ясно на вещи. Мы очистим эти слова. Сейчас это главное: бороться за чистоту своих слов, своих глаз и душ. А на старье — в облаву!
Максимов вспомнил кособокую избушку, освещенную фарами автомобилей, ссутулившуюся фигуру убийцы и цепь, окружающую его. Вот они, рабочие, грузчики, лесорубы, шоферы, милиционеры, идущие в атаку на старый мир! На мир, где в дело пускались ножи, где жизнь не стоила и копейки, где людей сжигали мрачные страсти. Мы идем, мы все в атаке, в лобовой атаке вот уже сорок лет. Мы держимся рассыпанной по всему миру цепью. Мы атакуем не только то, что вне нас, но и то, что у нас внутри поднимается временами. Уныние, неверие, цинизм — это тоже оттуда, из того мира. Это еще живет в нас, и временами может показаться, что только это и живет в нас. Нет. Потому мы и новые люди, что боремся с этим, и побеждаем, и находим свое место в рассыпанной цепи. Максимов повернулся и увидел, что в дверях стоят Владька и Даша и еще какие-то люди.
— Иди спать, Макс, — сказал Владька, — мы тебя сменим.
Алексей встал в ногах у Зеленина и посмотрел на его лицо. И вдруг он увидел, что Сашка смотрит на него.
— Лешка, — сказал Зеленин, — ну что там со мной?
Максимов вцепился в спинку кровати и сказал хрипло:
— Пустяки. Ты жив.
Подошли Владька и Даша. Зеленин повел взглядом и улыбнулся:
— О, да вы все здесь! Привет, ребята!
— Привет! — сказал Владька.
— Саша! — сказала девушка.
— А как на брандвахте?
— Не волнуйся, Макар Иванович успел принять роды.
Зеленин кивнул, закрыл глаза и снова открыл их.
— Вы, конечно, не слушали концерт из Москвы? Там Инна…
— Слушали, — сказал Владька. — Да перестань ты болтать! Нельзя!
— Я хотел вам сделать сюрприз, — продолжал Зеленин, — а сам так и не услышал.
— Можно послать заявку на радио, — сказал Максимов, — пусть прокрутят пленку. Наверняка они записали.
— Конечно, записали такую игру! — проговорил Владька.
— Правильно! Так и сделаем, — прошептал Зеленин и закрыл глаза.
— Заявку от моряков из Тихого океана, — сказал Максимов.
— И с Баренцева моря, — сказал Карпов.
— И от жителей Круглогорья, — вставила Даша.
— И от рабочих Стеклянного мыса, — пробасил стоящий в дверях Тимоша.
