Аксель Сандр
А теперь любите меня
Моему ангелу
Часть первая
Правда чем-то похожа на Бога: она существует, потому что люди в нее верят.
1
— Эту сволочь когда-нибудь убьют! — сказал он мне.
Нам было по десять лет.
«Он» — это Том. А «сволочь» — господин Франк М.
Господин Франк М. был воспитателем в Приюте. Он пристраивал нас в Приемные семьи, а затем нас изводил.
Тома он раздражал. А мне было все равно. Когда господин Франк М. находился рядом, меня там не было — в моем воображении, конечно. Как будто бы кто-то занимал мое место, а я терял сознание. Как будто бы я сам себя не осознавал.
Я поделился этой уловкой с Томом.
— Достаточно просто закрыть глаза и уйти, — сказал я.
Но у него не получилось. Он попытался, но ничего не вышло.
Неудача его взбесила.
— Это невозможно! — заорал он. — Хватит придуриваться!
Том сжал кулаки.
— Признай, что все это — вранье! — кричал он. — Признай, или я выбью тебе все зубы!
— Извини, — ответил я.
Он сжал зубы.
— Это вранье, — солгал я.
Но не потому, что боялся, что он меня поколотит, — я бы этого ему не позволил, просто Том мне нравился и я не хотел с ним ругаться, особенно из-за господина Франка М.
2
Есть три категории Приемных семей: те, что желают вам лучшего, те, что желают бабла, и те, что желают вам зла.
Первая категория встречается не реже, чем две прочие, в мире полно людей, желающих приютить сироток и помочь им; ну то есть они и правда существуют — по-настоящему добрые люди. Я знаю наверняка, я их встречал.
Вторая категория — семьи, у которых нет денег и которые хотят получать их без лишних хлопот. Они берут к себе детей, кормят их только лапшой и картошкой, а затем обналичивают чеки. Семьи из второй категории не злые. Зло — удел третьей категории.
К третьей категории принадлежат люди, которым некуда девать деньги. У них есть собственные дети и есть извращения, вот только измываться они предпочитают над чужими детьми, до которых остальному миру нет дела. Действительно плохие люди, они и правда существуют. Я знаю это, я встречал и их тоже.
Господин Франк М. мог поселить нас в семье любой категории. Таким образом, господин Франк М. держал нас за яйца — в прямом и переносном смысле.
* * *
Я предпочитал жить в семьях категории 2: ты не рискуешь привязаться, как в семьях категории 1, и с тобой обращаются лучше, чем в семьях категории 3.
В Приемной семье категории 2 мы расслаблялись. К тому же обычно ничего чрезвычайного не происходило — ну, за исключением одного случая.
Один раз я провел несколько месяцев в Приемной семье категории 2, и, как и все в этой категории, семья принимала детей с энтузиазмом. Нас было четверо: я, Жамаль, Симон и Тео.
Жамаль был темнокожим африканцем, его родители вернулись в Африку из-за отсутствия документов. Но так как он родился во Франции, у него было право здесь жить, и родители решили оставить его, а не везти с собой. Узнав его историю, я подумал, что, наверное, в этих африканских странах действительно ужасно, раз мать и отец променяли свою заботу на заботу Социальных служб.
Симон и Тео были настоящими ублюдками. Не в том смысле, что они были мерзавцами, просто их матери торговали своим телом. В Приюте над детьми вроде Симона и Тео насмехались всякие идиоты. Их дразнили, несмотря на то что «торговки» забирали парней на воскресенье, и те классно проводили время, и многие из этих идиотов сами мечтали быть такими ублюдками.
Помимо торговли телом и отсутствия документов есть и другие причины обращения к Службам: нехватка денег в семье, плохое обращение с ребенком, его умственная отсталость, алкоголизм родителей и др. Я знал парня, которому действительно не повезло, поскольку у него были все эти причины, вместе взятые.
В той семье категории 2, в которой я жил вместе с Жамалем, Симоном и Тео, был еще и собственный ребенок, девочка по имени Лола. Лола нас не очень любила, не позволяла нам трогать ее игрушки, игнорировала нас и разговаривала только со своей дворняжкой Кокки.
За ужином Лола ела не то же, что мы: на ее тарелке всегда лежала рубленая котлета. Ее отец объяснял нам, что Лола должна есть мясо из-за какой-то болезни крови.
Жамаль, Симон, Тео и я спали в гараже, переделанном под небольшую спальню. Жамаль чаще остальных плакал по ночам, ведь он единственный из нас познал Семейное счастье.
Как-то вечером, когда все уже спали, мы услышали крики, которые никак не прекращались. Мы высыпали из гаража и увидели, как Лолин отец выходит из дома с Кокки на руках. Вся морда собачки была измазана блевотиной, Лола рыдала.
Мы остались ждать на кухне. Мы сидели за столом, Лолина мать дала нам теплого молока. У меня мерзли ноги, касавшиеся кафельного пола, и я вспомнил о приютской примете: если ты сидишь на стуле и твои ноги достают до пола, ты уже слишком большой, чтобы тебя усыновили.
Лолина мать попросила нас помолиться за Кокки, и Лола сложила ладони. Она молилась, зажмурясь, на ее щеках виднелись следы высохших слез. Мы четверо по опыту знали, что часто молитва бесполезна, но все-таки выполнили просьбу.
Отец Лолы вернулся и взглянул на мать. Он ничего не произнес, но взгляд его сообщал плохие новости. Лицо Лолы уже не было грустным, но оно стало взрослее — мы вырастаем в одно мгновение, когда перестаем верить во всемогущество Бога.
Мы вернулись в гараж, а затем к нам пришел Лолин отец.
— Кто это сделал? — спросил он тоном, которого мы не ожидали. Обычно в его голосе звучало безразличие, а сейчас слышалась угроза.
Мы не ответили. Он открыл шкаф с инструментами и вытащил большую полотняную сумку.
— Кто подсыпал яд в миску Кокки? Я вам говорил, что он от крыс и что трогать его запрещено!
Молчание длилось вечность.
Я смотрел на Жамаля, Симона и Тео. Лицо Тео привлекало к себе внимание: мы все боялись, но наш страх смешивался с удивлением, а Тео просто боялся.
Я недоумевал, почему остальные не видели того, что видел я. Даже отец Лолы, который многозначительно поднял указательный палец.
— Или вы скажете, кто это сделал, или я вызываю полицию, — произнес он. — И полиция отправит вас в тюрьму.
Жамаль расплакался.
— Это я, — прошептал Тео.
Во взгляде отца Лолы читалось что-то вроде «вот ублюдок!».
— Почему ты это сделал?!
— Я видел, как Лола под столом отдает котлеты Кокки, — сказал Тео, — много раз, и это неправда, что у нее болезнь крови и что поэтому нам не дают мяса.
Снова повисла пауза.
— Ложитесь, — сказал наконец отец Лолы, его тон уже не был грозным.
И он ушел.
Мы погасили свет, легли в постели, и Тео разрыдался, как рыдают люди, которые сожалеют о содеянном, но уже слишком поздно.
3
Нам было по одиннадцать лет, когда мы с Томом впервые сбежали.
Вместе с другими воспитанниками Приюта мы пошли в музей естественных наук в сопровождении госпожи Марианны Г. — воспитательницы, ходившей все время с каким-то ошеломленным видом. У госпожи Марианны Г. были толстенные щиколотки, кожа на них была так натянута, что казалось, будто ее не хватает на весь этот жир.
Госпожа Марианна Г. была в общем-то милая. Она смотрела на витрину с засушенными белыми и черными бабочками и рассказывала нам, что после индустриальной революции и начала использования угля стволы деревьев, на которых жили эти бабочки, потемнели из-за дыма и птицы не видели черных бабочек и ели белых; благодаря этому камуфляжу черные бабочки находились в более выгодном положении и в итоге чаще выживали, ведь они лучше приспособились к окружающей среде. Это и есть Естественный отбор.
— Давай свалим отсюда! — сказал Том.
И мы направились к выходу.
* * *
— Куда ты хочешь пойти? — спросил он.
— Просто прогуляться, — ответил я.
Обретя свободу, мы долго бродили пешком. А потом проголодались.
Мы вошли в супермаркет. План был прост: съесть что-нибудь внутри и уйти.
Мы обсудили меню: он предложил чипсы с сыром, я — печенье с шоколадной начинкой.
Больше всего мне нравилось разделять два печенья и слизывать шоколадную начинку. Вкуснятина.
— Сначала чипсы, — сказал Том.
Мы открыли большую пачку. Он набил в рот столько чипсов, сколько смог запихнуть, и начал жевать. И так несколько раз. Он уже стряхивал с подбородка крошки, когда увидел, как к нам направляется какой-то парень.
