За первой дверью — ничего. За второй — ничего. И за третьей — тоже ничего. Наконец за следующей дверью я услышал плач ребенка и голос ругающей его матери. Ребенок о чем-то просил мать, но та была непреклонна. У Горовица и его жены не было детей, поэтому из четырех «прослушанных» номеров один я мог смело вычеркнуть из своего поиска.
Из глубины другого номера доносился незнакомый мужской голос. Голос рассуждал о подлинном и мнимом предназначении человека, рассуждал назидательно, прибегая к высокопарному слогу. Он казался крайне неприятным — гнусавый и приторный одновременно, — принадлежал, должно быть, толстому, потливому типу, который ходил взад-вперед, закинув руки за спину. Я слышал скрип паркета под его ногами и тщетно силился уловить голос его собеседника. «Кто же этот терпеливец? Кто может все это выслушивать — собака, труп, собственное отражение оратора?» — терялся в догадках я.
Прислушавшись к двери номера в конце коридора, я услышал музыку. Это был блюз. Я понял, что мне сюда.
Той ночью мне снился пустой коридор гостиницы, как я тщетно пытался в нем укрыться от своих преследователей, а мне никто не открывал, как я ни бился. Загнанный в тупик, я с ужасом слышал шум приближающихся шагов, который с каждым разом был все громче и громче.
Я уверен, что этот жуткий сон был навеян мне здешней зимой.
Зимой мы почти никуда не выбирались вместе. Зимой я вообще мало куда выбирался, сосредоточиваясь больше на книгах и фильмах. Только накануне Нового года мы собирались вместе, чтобы прогуляться по набережной, перед тем как разъехаться на каникулы. Пили горячий глинтвейн у елки, слушали музыкантов, Лиля и Таня весело хохотали, а Кира, как всегда в своей манере, молча улыбалась, не разжимая губ. По настроению все это было очень светло, но катастрофически мало на всю зиму.
Глава X, в которой говорится о том, как в методотделе неожиданно появилось новое вакантное место
Наш Дворец порой напоминал мне клокочущий жерл страстей и личных драм. После истории с Ритой пришла очередь безмятежных Пети и Вари. Ничто не предвещало потрясений для этой пары. Как попугайчиков-неразлучников, их сложно было помыслить отдельно друг от друга, ведь если они шли по улице, то непременно взявшись за руки. Сейчас я думаю, что все же они гораздо больше были дружны, чем влюблены, — в юности так легко бывает перепутать эти два чувства. Неопытность часто принимает за великую любовь дружественную влюбленность, и при первых же серьезных испытаниях неокрепшие сердца настигает серьезное разочарование, что, впрочем, является необходимым закаливающим средством.
Как это часто бывает у одногодок, девушка кажется взрослее парня. Так было и в случае нашей пары. Варя явно выглядела более зрелой. Несмотря на свою юность, она была уже настоящей женщиной, готовой для того, чтобы стать женой и матерью. И еще кое-что… На наших кофе-паузах в отделе, когда мы разговаривали о всякой всячине, я замечал, что, когда коллеги обсуждали знаменитостей или когда речь заходила об атрибутах красивой, сытой жизни, у Вари загорались глаза, и я видел, что она, объективно оценивая свои блестящие внешние данные, очень хорошо понимает всю обоснованность собственных притязаний на такую жизнь. Петя же, в сущности, был еще мальчишкой. «Кто знает, сколько понадобится времени на то, чтобы он повзрослел? — должно быть, думала Варя. — И совсем не обязательно, что он вырастет в такого мужчину, который сможет мне дать все то, чего я достойна».
Петя был отличным парнем, но его доброта и отзывчивость могли приниматься окружающими за определенную легкомысленность. Да, в нем проскальзывали ребячество и юношеское упрямство, и еще страсть к различным, ничего не значащим мелочам, — словом, все те милые качества, которые никак не могла по-настоящему оценить юная девушка.
То, что между ними творится что-то неладное, стало заметно в одно рабочее утро. Весь день они почти не разговаривали друг с другом, но при этом вели себя по-разному. Варя несла на своем лице тихую победоносную торжественность, а Петя выглядел побитой собакой. Я понимал, что в этом раздоре ситуацию контролирует именно Верескова, которая, возможно, и является его причиной, что, как выяснилось позже, и было на самом деле. Всю неделю холодный дух отчуждения бродил по нашему кабинету, и все прекрасно понимали, что было тому причиной.
Рита и Таня поочередно вызвали Варю на разговор, допытываясь о том, что же произошло.
— Боюсь, надежды на примирение нет, — сказала мне Таня.
Чаще всего именно Таня по причине своей вдумчивости и неспешности засиживалась со мной на работе допоздна. Тогда мы могли с ней многое спокойно обсудить. По-настоящему доверительные беседы между нами случались редко, но они позволяли говорить начистоту о многом и о многих. По сути, только Таня давала внятную обратную связь, которая со временем стала для меня необходимой. Никто, кроме Бережной, не мог мне дать этого. Агарев был слишком критичен ко мне; он всякий раз ужасно радовался моим неудачам, а мои успехи предпочитал относить к заслугам случая или других коллег. Все время моей работы во Дворце он ждал, когда наконец я уберусь отсюда. Я иногда думал, что одно только это ожидание заставляет его работать в отделе, потому что сам он уже давно выработал все свои ресурсы. Кайсина витала в своих мыслях где-то далеко, что делало ее не всегда наблюдательной к этой жизни, хотя, когда она включалась, почти ничего не могло скрыться от ее проницательности. Порослев и Верескова всегда были немного отстранены от всех и заняты собой. Подлинную обратную связь они давали исключительно друг другу. Мы были слишком в разных экзистенциальных категориях, чтобы состоять с ними в особой доверительности. С Петей со временем мы сделались дружны, но он в силу своего юного возраста еще не всегда умел правильно выразить то, о чем думал.
— У Вари появился новый ухажер из отдыхающих, — сказала мне Бережная, когда все разошлись по домам.
Таня не хотела выдавать чужую тайну, но сдалась. Сдалась под моим напором, так как знала, что я и вида не подам, что узнал про это, равно как и не создам неприятности для девушки. Таня поведала мне, что Варе вскружил голову один богатый москвич, что Варя уже перебралась к нему и по всей очевидности скоро уволится, чтобы уехать вместе с ним.
— Вот как, — ошарашенно произнес я.
По правде, Петя сам немного избаловал Варю. Он не давал ей готовить, несмотря на то что она и любила это делать, и сам ходил по магазинам, выбирая, где лучшие скидки и распродажи. Именно он определял, когда в квартире будет делаться уборка, стирка, глажка. Варя сделалась капризной. Она жаловалась по телефону подруге, что не может себе позволить приличные вещи и поход к косметологу. Она не обвиняла в этом Петю напрямую, но так искренне досадовала, что тот, видя это, должен был что-то делать, а он не делал. Затем они начали ссориться. Ее стали раздражать его шутки и юношеская угловатость. В какой-то момент ей стало противным, что он ведет все хозяйство. «Не мужик, а экономка, — думала она. — И вообще, может ли мужчина быть методистом?.. Нормально ли это?» Петя же искренне не понимал этих настроений, ведь он старался для них двоих. Это он на такие скромные заработки обеспечивал уют в их жизни и справлялся весьма достойно.
Все чаще Варя уходила гулять на набережную одна, а если Петя вдруг отыскивал ее там, она, закатывая истерики, требовала оставить ее в покое. Бродя среди праздношатающихся, она думала, что их отношения уже исчерпали себя, пусть ей и жалко бросать Петю, но, видимо, придется это сделать. И вот однажды на набережной с ней познакомился галантный, уверенный в себе мужчина лет тридцати пяти. Сначала она совсем не хотела знакомиться — уж больно выглядело это по-предательски, и общения как такового в эту встречу не получилось. Но набережная Ялты слишком маленькая, чтобы не пересечься на ней следующим вечером. Москвич угостил ее американо с кленовым сиропом, и они дошли до Массандровского пляжа, а там еще посидели в кафе «Ван Гог» и распили бутылку шампанского. Мужчина был успешным столичным ресторатором. В Ялте у него была квартира, и несколько раз в год он приезжал сюда, чтобы совместить дела с отдыхом. Через два дня Варя переехала к нему. Это напомнило мне уход Варвары к Птибурдукову из «Золотого теленка», а наш Васисуалий-Петя погрузился в тоскливую апатию.
