боишься: силу Крыла или силу Черного Урочища и прочих вольных четлан?
— Ицкагани, ты же знаешь, как чту я тебя: как друга своего и господина. Но ты ведь знаешь, сколь долго род Золотого Змея правит четланами. И нашей общиной тоже. Люди привыкли подчиняться владыке. Привыкли жить под защитой бога из Крыла. Я не могу решиться…
— Либо решение примешь ты, либо решение примут за тебя, Иттануака. В последнем случае, никого уже не будет интересовать: нравится ли тебе оно. Жизнь меняется. Река течет. Вода утекает каждый день. Не смотри на воду. Либо строй плотину, либо плыви по воде.
— Ты воистину мудр, господин.
— Говори сладкие слова своим женам. Мне нужны другие ответы.
— Я с радостью принимаю твое приглашение, господин! Я соберу лодки для каравана. Как можно больше…
Глава 7
«Император» Сухоруков
Нет, я не вскрыл себе вены красивым черным ножом. И не потому, что включил свои навыки психолога и объяснил себе же преимущества любой жизни перед полной неизвестностью смерти. Просто от первого же движения тело пронзила резкая боль во всех мышцах. А боль — она вообще лечит. Особенно, помноженная на лень. Вместе они принудили меня продолжать валяться в постели, пока не сморил тело очищающий сон. Так я и пережил очередной кризис.
Утром вечерняя истерика стала казаться дичью, но всё же это был тревожный звоночек: психика моя по-прежнему расшатана, а контролировать ее у меня категорически не получается. Второй раз из кризиса меня вытаскивает счастливая случайность. Нельзя надеяться на то, что так будет и дальше продолжаться.
Меня спасет только труд. Нужно ставить себе микрозадачи. Язык учить — это классно, но это долгосрочная работа. А нужно, чтобы цель была видимой. Покумекал я утром и придумал себе таковые.
Покряхтев и поохав, заставил себя все-таки встать и пошел на кухню. С нянькой, конечно! Там она всех в кулаке держала. Решил я соорудить водяной фильтр. В ручье вода, конечно, свежая, но вот чистая ли? Так что лучше подстраховаться. Я забрал местного работягу в свое распоряжение и принялся его мучить. Сначала мы нашли два больших глиняных чана. Один я велел примостить на подставку на уровне головы, второй рядом — на уровне пояса… Тут нас выгнали во дворик.
Это ничего. Пока работник ладил подставки (благо, во дворике были запасы кирпичей), я озадачился фильтром. Очень долго выяснял, есть ли у местных древесный уголь. Было непросто, потому как я не знал нужного слова, да и есть ли оно вообще. Все-таки, с горем пополам, кухарки меня поняли. Угля у них не было, но он точно есть у златодела. Пока нашли, кого послать, пока договорились, пока принесли — уже и чаны стояли, как я задумал. У дна каждого проковыряли мы по дырочке и вставили по короткой тростинке. А затем стали укладывать дно: камнями, песком, углем, снова камнями. Причем, всё это я велел сначала промыть хорошенько — вызывая уже нескрываемые ненавистные взгляды.
На фильтры у нас два дня ушло. Зато на третий в кувшин впервые полилась вода, очищенная двойной фильтрацией — я был счастлив! И велел поить меня только такой водой.
Вторая задача реализовывалась параллельно: я решил приодеться. Просто, гуляя по дворцу, заметил, что есть у местных вполне нормальная одежда: рубаха или майка или туника. Не могу точно назвать. Надевается через голову, длиной ниже паха, даже рукава короткие есть. И я затребовал себе такую! Здесь сложности были только на первом этапе. Дело в том, что одежда это считалась зимней и, в основном, женской. Вся челядь принялась меня отговаривать, но я был непреклонен: хочу быть, как баба! Вам может и нравится с голыми задами бегать, а я не такой. Да, это слабости из прошлой жизни, от которых я планировал избавиться, но что делать! Это сильнее меня.
Плюнули на придурка-«императора». Глиняный Толстяк принес мне кусок материи — на редкость тонкой и мягкой на фоне всего, что я здесь видел. За работу засела Соловушка. Надо, чтобы рубаха была подлиннее — до середины бедра хотя бы. Чтобы просторная была и дышала. Рукава тоже длинные хотел, а потом передумал — не севера здесь, чай, и сделал чуть выше локтя. Пока наложница шила, меня вдруг озарила мысль: карманы! Банальная вещь, которой дикари тут совсем не знали. Обрезки у нас оставались, так что я кое-как пояснил Ти-иуайицли, чего я от нее хочу. Карманы, конечно накладные, но большие и удобные: два на поясе по бокам, еще два в центре на груди. Шикарно! Можно даже ходить, руки в карманы засунув!
Готовую рубаху у нас забрали, а потом вернули, всю разрисованную извивающимся желтым червяком. Я нашел уголек и в петлях желтушного тела дорисовал маленькую черную птичку, распахнувшую крылья и рвущуюся вверх. Соловушка рассмотрела ее, взволнованно схватилась за медальон, что я ей подарил, перевела взгляд на меня, вся зарделась, а потом подскочила и убежала, даже не выполнив ритуальные поклоны.
У меня сладко заныло под сердцем…
«Фильтро-рубашечный проект» занял три дня, а к его завершению и тело оклемалось. Я снова начал потихоньку тренироваться. В спальне — эпизодически, ночью на крыше — основательнее. Ну, а каждый пятый день — большая тренировка в храме. Здесь тоже можно было ставить себе маленькие, но достижимые цели на весь день. Идти к ним упорно и не засорять голову пустой рефлексией.
Например, в комнате я нашел чашечку, заполненную черными камушками, с нацарапанными пиктограммами. За каждые пять отжиманий я клал один камушек в чашку. Если за день набиралось десять камушков — значит, я молодец!
Да, кстати! Они тут всё так и считают: пятериками и двадцатками! Десять для них вообще не круглое число. Я, когда это понял, сильно удивился. То есть, считая что-то, эти люди за базовую сумму принимают не пальцы двух рук (как это было у нас), а, видимо, пальцы рук и ног? Двадцатка здесь — мерило всего. Соответственно, следующее круглое число — 400. Двадцать раз по двадцать. Безумно непривычно было так мыслить, я как-то целый вечер убил на математические упражнения в их системе — мозг просто свихнулся.
Местный мир раскрывался для меня, как утренняя речка, освобождающаяся от тумана. Перемены были почти невидимые, но вдруг ты понимаешь, что вот уже и коряга видна, и противоположный берег стал заметен. Точно также раскрывалось и мое окружение: факты копились, смутные невнятные, а потом бац — и я осознавал, что уже что-то знаю.
