Алексей Толстой продолжает:
««Его царское величество присутствовал при казни попов, участников мятежа. Двум из них палач перебил руки и ноги железным ломом, и затем они живыми были положены на колеса…»
«…царь велел всунуть бревна между бойницами московских стен. На каждом бревне повешено по два мятежника… Едва ли столь необыкновенный частокол ограждал какой-либо другой город, каковой изобразили собою стрельцы, перевешанные вокруг всей Москвы»» [135, с. 255–256].
Факт данной массовой казни подтверждает и Соловьев:
«…2195 стрельцов повешено…» [125, с. 552].
Пусть такого количества стрельцов и не хватило бы Петру на его затею в полном своем объеме, но этого подтверждения маститого историка вполне достаточно, чтобы полностью опровергнуть уже к сегодняшнему дню нам навязанную новейшими историками версию о всего лишь сотнях казненных стрельцах. Но говорить надо о многих тысячах казненных или даже десятках тысяч.
««…27 октября… Эта казнь резко отличается от предыдущей. Она совершена различными способами и почти невероятными… Эта громадная казнь могла быть использована только потому, что все бояре, сенаторы царской думы, дьяки — по повелению царя — должны были взяться за работу палача. Мнительность его крайне обострена… Он придумал связать кровавой порукой всех бояр…»
Всю зиму были пытки и казни. В ответ вспыхивали мятежи в Архангельске, в Астрахани, на Дону и в Азове. Наполнялись застенки, и новые тысячи трупов раскачивала вьюга на московских стенах. Ужасом была охвачена вся страна» [135, с. 256].
«Целые пять месяцев трупы не убирались с мест казни, целые пять месяцев стрельцы держали свои челобитные перед окнами Софьи» [125, с. 552].
Заметим, чисто символические челобитные.
Таковы начала на все лады нам расхваленных петровских «преобразований»!
Петр преобразил цитадель Православия в грандиознейшую и нигде до этого не виданную виселицу. Более чем двухкилометровые стены Кремля, включая и башни, имели не менее полутора тысяч бойниц! Между тем, имеются сведения и о повешенных на стенах Белого города. А ведь они протяженностью в десяток километров!
Всю зиму тела тысяч (!) (может быть, и десятков тысяч!) повешенных русских людей указывали на то страшное свершившееся обстоятельство, что на русский трон взошел сын беззакония — сам антихрист. И лишь к весне это ужасное «убранство» столицы было снято со стен!
И каково приходилось чиновникам иностранных посольств, при обязательных ими служебных посещениях центра столицы русских, можно только лишь гадать!
«Устроено было четырнадцать застенков… Признания добывали пытками. Подсудимых сначала пороли кнутом до крови на виске (т. е. его привязывали к перекладине за связанные назад руки); если стрелец не давал желаемого ответа, его клали на раскаленные уголья. По свидетельству современников, в Преображенском селе ежедневно курилось до тридцати костров с угольями для поджаривания стрельцов. Сам царь с видимым удовольствием присутствовал при этих варварских истязаниях» [51, с. 615–616].
Из дневников Корба. 4 и 5 октября:
«Мятежников за упорное молчание подвергают пыткам неслыханной жестокости. Высеченных жесточайшим образом кнутами, их жарят на огне; опаленных секут снова, и после вторичного бичевания опять пускают в ход огонь… Царь… сам составляет допросные пункты, спрашивает виновных, доводит до сознания запирающихся, велит подвергать жестокой пытке особенно упорно хранящих молчание; с этой целью в Преображенском (месте этого в высшей степени строгого допроса) пылает ежедневно, как это может всякий видеть, по тридцати и более костров» [4, с. 81].
То есть Корб сообщает, что эти пыточные мероприятия Петр вовсе не собирался ни от кого скрывать. Но исключительно для устрашения выставил всем напоказ.
10 октября:
«Царь сам покарал в Преображенском пять преступников…» [4, с. 82].
13 октября Корб сообщает, как было поступлено со стрельцами, каким-то чудом избежавшими смертной казни:
«…им были отрезаны носы и уши, и с этим вечным клеймом… они сосланы были в самые отдаленные из пограничных областей» [4, с. 82].
И все вышеописываемые ужасы у Петра прекрасно сочетались с веселыми пирушками. 14 октября:
«Франц Яковлевич Лефорт отпраздновал день своих именин великолепнейшим пиршеством, которое почтил своим присутствием Царь…» [4, с. 83].
17 октября:
«Ходил упорный слух, что его Царское Величество сегодня вторично чинил всенародную расправу над несколькими преступниками…» [4, с. 83].
18 октября:
«Царь обедал у генерала Лефорта» [4, с. 83].
20–21 октября:
«Снова вокруг белой городской стены у каждых ворот ея были повешены двести тридцать преступников…» [4, с. 83].
22–23 октября:
«…Вторично несколько сот мятежников повешены у белой Московской стены…» [4, с. 83].
26 октября:
«Когда пробило десять часов, его Царское Величество приехал в тележке (rheda) на роскошно устроенный пир… В общем с лица его Царского Величества не сходило самое веселое выражение, что являлось признаком его внутреннего удовольствия» [4, с. 83].
И вот в чем обычно это самое его удовольствие выражалось.
27 октября:
«…две постельницы зарыты живыми в землю… Все Бояре и Вельможи, присутствовавшие на совещании, на котором решено было бороться с мятежными Стрельцами, были призваны сегодня к новому судилищу: перед каждым из них было поставлено по одному осужденному, и всякому нужно было привести в исполнение топором произнесенный им приговор. Князь Ромодановский, бывший до мятежа Начальник четырех полков, по настоянию его Величества поверг на землю одним и тем же лезвием четырех Стрельцов; более жестокий Алексашка хвастался, что отрубил двадцать голов…
…Сам царь, сидя в кресле, смотрит с сухими глазами на всю эту столь ужасную трагедию и избиение стольких людей, негодуя на одно то, что очень многие из Бояр приступали к этой непривычной обязанности с дрожащими руками» [4, с. 83–84].
13 февраля:
«День этот омрачен казнью двухсот человек… все преступники были обезглавлены… все они подходили один за другим, не выражая на лице никакой скорби или ужаса пред грозящей им смертью… Одного вплоть до самой плахи провожали жена и дети с громкими, ужасными воплями. Готовясь лечь на плаху, он вместо последнего прощания отдал жене и малым деткам рукавицы и платок, который у него оставался… По окончанию расправы его Царскому Величеству угодно было отобедать у генерала Гордона…» [4, с. 84].
3–4 марта:
«Послы Датский и Бранденбургский много пили с Генералом Лефортом под открытым небом, пользуясь приятным вечером» [4, с. 85].
11 марта:
«Начали предавать погребению тела убитых преступников. Зрелище это было ужасно и необычно у более образованных народов [тут он врет: об обычаях «образованных народов» см. выше — А. М], а пожалуй даже и отвратительно. Тела лежали во множестве на повозках, в безпорядке и без разбору; многия были полуобнажены; везли их к могильным ямам, как заколотый скот на рынок» [4, с. 85].
Таково содержание дневников Корба, открывших всему миру истинную личину «преобразователя», в XXI веке напомнившего о себе появлением в клубах дыма горящих американских небоскребов.
А вот что записал секретарь цезарского посольства о весьма рискованном самовольном посещении пыточных казематов Преображенского застенка чиновниками датского посольства, весьма наивно считавшими себя находящимися под юридической защитой дипломатической неприкосновенности:
«Они обходили разные темничные помещения, направляясь туда, где жесточайшие крики указывали место наиболее грустной трагедии… Уже они успели осмотреть, содрогаясь от ужаса, три избы, где на полу и даже в сенях виднелись лужи крови, когда крики, раздирательнее прежних, и необыкновенно болезненные стоны возбудили в них желание взглянуть на ужасы, совершающиеся в четвертой избе…
Но лишь вошли туда, как в страхе поспешили вон, ибо наткнулись на царя… Царь, стоявший перед голым, подвешенным к потолку человеком, обернулся к вошедшим, видимо, крайне недовольный, что иностранцы застали его при таком занятии… в погоню за ними пустился офицер, намереваясь обскакать и остановить их лошадь. Но сила была на стороне чиновников — их было много… Впоследствии я узнал фамилию этого офицера — Алексашка, царский любимец и очень опасен…» [135, с. 254].
И не спасла бы их никакая дипломатическая неприкосновенность, окажись на тот момент под рукой у Меншикова пара-тройка конных солдат. Его хозяин не желал раскрывать перед миром свою явно нечеловеческую внутреннюю личину антихриста (еще рановато было). Но это вовсе не удивительно: все революционеры, а в особенности в началах своих дел «славных», желают убедить мир в благости намерений. Ужасаются пусть потом, когда, вдруг проснувшись от навеянного «преобразователями» легкого бриза некоей лишь видимости свободы, нежданно увидят себя связанными по рукам и по ногам, в застенке и с кляпом во рту…
