Много это или мало?
Этими драконовскими мерами у конного, не желающего превращать себя в ряженого клоуна, практически отбирали его лошадь! Вот что грозило русскому человеку за нежелание попугайствовать загранице. Потому естественно, что правящее сословие, не желая постоянно подвергаться таким грабежам, постепенно переоделось по требуемой Петром моде. Но отступление в малом всегда порождает отступление и в большом:
«После Петра служилые верхи и податные низы понимают друг друга все хуже. У них складываются разные системы ценностей и представления о жизни, и они все чаще осознают друг друга как представителей едва ли не разных народов» [14, с. 147].
Так и была Петром поделена Россия на два враждебно друг к другу настроенных лагеря. Одним из них стала обритая, переодетая и переобученная в инородчину некая наднациональность, состоящая из правящего страной сословия. Их интересы защищала так же переодетая и так же обритая армия. Всех их объединяло и еще одно свойство: отречение от веры отцов, что, собственно, и являлось стержнем произведенного Петром реформирования. И вся энергия раскручиваемого маховика этой пресловутой «России молодой» была направлена на подавление исконной веры русских, а так же на подавление всех, этому противящихся.
Потому население страны, чтобы отбить у него охоту к сопротивлению, для начала требовалось обобрать до нитки: голодный человек, что прекрасно известно все смуты затевающим «мудрецам», просто обречен на поражение при любом даже самом отчаянном сопротивлении. Ведь большевики именно так и поступили с захваченным ими населением огромной страны. Но большевики не являются первооткрывателями в данной области. Все это прекрасно знал еще Петр. Чем и занялся, учреждая просто кабальную систему налогообложения: даже монгольские баскаки не могли бы похвастаться тем разором, который принесла его экономическая политика. И это все потому, что:
«Прежде Петра никто не додумался до оккупации собственной страны…
…Петровская армия вела себя в России, словно в завоеванной…» [15, с. 380–381].
Но кроме полицейской армии, буквально оккупировавшей страну, были и иного рода дармоеды, которые терзали отданные им территории с проживающими на них людьми уже на свой лад:
«Царские чиновники под предлогом сбора казенного дохода притесняли и мучили жителей, пользовались случаем брать с них лишнее: удобным средством для этого служил правеж. Со своей стороны ожесточенные жители открыто сопротивлялись царским указам, собирались толпами, били дубьем чиновников и солдат» [51, с. 650].
«Платежом подушных денег земские комиссары и офицеры так притесняют, что крестьяне не только пожитки и скот распродавать принуждены, но многие и в земле посеянный хлеб отдают и оттого необходимо принуждены бегать за чужие границы»…
В начале XX столетия П. Н. Милюков, изучив петровские архивы, пришел к страшным выводам: уже к 1710 г. податное население (т. е. за вычетом дворянства, высшего духовенства и купечества — А. Б.) уменьшилось на одну пятую. Конечно, в это число входят и беглые, но все равно, не менее пятнадцати процентов податного населения России погибло…» [15, с. 383].
А так как подать в те времена собирали исключительно с мужчин, то здесь следует все-таки заметить, что в Великую Отечественную войну, когда наша страна потеряла убитыми на фронте 10 % своих мужчин, урон населением России был понесен все-таки меньший. Однако ж это было той «славных дел» эпохи только лишь начало…
«Рекрут приводили в города скованными и держали, как преступников, долгое время по тюрьмам и острогам… пропитание им давали самое скудное, от этого между ними свирепствовали болезни, и многие безвременно умирали на дороге без церковного покаяния; другие же, от всевозможных лишений потеряв терпение, разбегались…» [51, с. 680].
«Всякая казенная служба омерзела в глазах русского народа… в начале 1715 года убежавших со станции из Москвы и с дороги было до двадцати тысяч» [51, с. 680].
«…рекруты безпрестанно убегали со службы. Чтоб предупредить побеги, их обязывали круговою порукою, грозили ссылкою за побег рекрута его родителям… Но побеги от этого не прекращались… Села пустели от многих поборов, беглецы собирались в разбойничьи шайки, состоявшие большею частью из беглых солдат. Они нападали на владельческие усадьбы… грабили и сожигали их…
…Города Псков, Торжок, Кашин, Ярославль и другие дошли до такого разорения, что современники находили едва возможным поправиться им в течение пятидесяти лет. Много народа вымирало, много разбегалось. В 1711 году насчитывалось в этом крае 89 086 пустых дворов» [51, с. 664].
«В Казанской губернии один из полков недосчитался всего за 2 года половины тех, кто должен был их содержать: «ушли в бега» больше 13 тысяч душ» [14, с. 129].
«Народ постоянно всеми способами убегал от службы, и царь издавал один за другим строгие указы для преследования беглых… Но беглых солдат было так много, что не было возможности всех казнить, и было принято за правило из трех пойманных одного повесить, а двух бить кнутом и сослать на каторгу. С не меньшей суровостью преследовали беглых крестьян и людей. Передерживавшие беглых такого рода подвергались смертной казни. Беглецы составляли разбойничьи шайки и занимались воровством и грабежом. Принято было за правило казнить из пойманных беглых крестьян и холопов только тех, которые уличены будут в убийстве и разбое, а других наказывать кнутами, налагать клейма, вырезывать ноздри. Последний способ казни был особенно любим Петром. В его бумагах остались собственноручные заметки о том, чтобы инструмент для вырезывания ноздрей устроить так, чтоб он вырывал мясо до костей» [51, с. 651].
То есть уродовать и мучить людей для этого монстра являлось самой приятнейшей из забав. Что подтверждено, как здесь сообщает Костомаров, даже документально.
«Неудовольствие было повсеместное, везде слышался ропот, но везде бродили шпионы, наушники, подглядывали, подслушивали и доносили. За одно неосторожное слово людей хватали, тащили в Преображенский приказ (Преображенский приказ ведал политическим сыском), подвергали неслыханным мукам» [51, с. 651].
«Невыносимые поборы и жестокие истязания, которые повсюду совершались над народом при взимании налогов и повинностей, приводили народ в ожесточение. Народ бежал на Дон и в украинные земли, по рекам Бузулуку, Медведице, Битюгу, Хопру, Донцу завелись так называемые верховые казачьи городки, населенные сплошь беглецами» [51, с. 653].
Но и не только Украины принимали покидающее Россию население:
«Народ толпами уходил за границу, и по указу 26 июня 1723 года устроены были по границе заставы. Польскому правительству написано было, чтоб оно, со своей стороны, назначило комиссаров для поимки и отсылки в Россию бежавшего в Польшу русского народа. Расставленные на границах драгунские полки не могли сладить с беглыми, которые уходили за рубеж с ружьями, рогатинами и, встречая на рубеже драгун, готовы были биться с ними, как с неприятелями; другие же толпами успевали пройти мимо застав» [51, с. 749].
К тем же, кто не успевал убежать, применялись следующие меры воздействия:
«Неоплатных казенных должников с 1718 года стали отправлять с женами и детьми в Петербург в адмиралтейство, оттуда годных мужчин рассылали на галерные работы, а женщин — в прядильные дома, детей же и стариков — на сообразную с их силами работу, все они должны были отрабатывать свой долг казне… Их кормили наравне с каторжниками… Случалось, однако, что таких отрабатывающих свои долги удерживали и после срока…» [51, с. 683].
Однако же, думается, при бытовавших тогда отношениях Петра к скованным по рукам и ногам людям, таких на момент окончания отработки задолженности оказывалось уж слишком немного…
Так что все нам расписанные «преобразования» «преобразователя» ни чем иным как самым настоящим геноцидом именовать просто нельзя.
При подобных поборах русскому человеку, чтобы не умереть от голода, приходилось убирать дымовыводящую трубу и жить в грязи, саже и дышать угарным газом, ломать свои собственные бани, прекращать высаживать огурцы. Даже для покупки гробов для умерших своих близких от такой страшной жизни денег не всегда можно было найти.
А нас всегда попрекали этой самой топящейся по-черному хатой! Так вот откуда она вообще берет свое начало — с петровского ограбления русского человека непосильными поборами, когда следовало выбирать между грязью и смертью. И, выбирая жизнь, русский человек переходил на топку избы по-черному…
Но этот временно используемый вынужденный прием, направленный против голодной смерти своего семейства, ввиду полной невозможности выплаты еще и этого налога, теперь вменен нам в якобы извечную нашу чуть ли ни врожденную чумазость! И окажись Петр чуть расторопнее фашистов, нашим оболгателям можно было бы уже сочинять саги о том, что русские-де и окон-то в своих избах не прорубают.
