Она поднесла руку к голове. Как часто бывает в моменты огромной усталости, она чувствовала, что исход этой сцены знала заранее, и хотя сама присутствовала в ней, сцена все равно будет продолжаться и завершится без ее участия. Мистер Ван-Сиклен залезет в карман брюк, вытащит пачку сигарет, вытряхнет одну, подожжет ее и подержит немного спичку, прежде чем задуть, — что он и проделал лишь через долю секунды после того, как она поняла, что он так поступит. И умолкать не будет:
— …но я даже не знаю, что, черт побери, делать. Хуже всего то, что все туземцы твердят, что никогда его не видели. Они не знают, что такой человек вообще существует. А я вот уверен, что они врут. Слишком единодушно. Думаю, он вообще не возвращался. Одеяла на его матрасе вон там… — он показал на смежную комнату, — …остались нетронутыми. Я заметил только сегодня утром, когда приехал из города. Я думал, он еще спит.
Она ничего не ответила, поскольку чувствовала, что уже слишком его опережает. В этот миг реальность убогой комнатки и ветра снаружи потускнели. Гораздо отчетливее стали произнесенная фраза, жуткий образ, но миссис Каллендер не могла припомнить ни фразы, ни образа, который та вызвала, — только краткий ужас, охвативший ее в тот миг.
Она поднималась, шла к двери.
— Мне что-то нездоровится. — Чтобы сказать это, потребовались чудовищные усилия.
Снаружи морской ветер ударил ее в лицо. Она несколько раз глубоко вдохнула. Из дверей донесся голос мистера Ван-Сиклена — заботливый:
— С вами все в порядке?
— Да, — ответила она.
— Вы там осторожнее. Рядом с вами по краю утеса натянута колючая проволока.
Все сошлось. Все сказано. Осталось лишь одно — дышать глубже, стоя лицом к морю. Разумеется. С проволочной петлей на шее. За скалой. Через минуту или две она вошла в дом.
— Лучше?
— Если бы можно было что-нибудь выпить… — изнуренно вымолвила она. (Она не могла ему сказать: «Я не виновата. Вы сами вложили эту мысль мне в голову», — потому что признать даже такое означало бы утвердить свою вину прочно и навсегда.)
— Виски, вы имеете в виду? Или воды?
— Думаю, виски.
Пока она пила, он сказал:
— Первым делом с утра отправим за ним поисковую партию. То есть, если он сам ночью не объявится. Теперь я отвезу вас обратно, чтобы вам не пришлось идти по склону. И мне кажется, сегодня же будет разумно известить comisaria.
Она страдальчески улыбнулась:
— Полиция здесь не очень пригодится, правда?
— Этого никогда не знаешь, — ответил он, надевая куртку. — Он может лежать всего в полумиле отсюда со сломанной ногой.
И снова миссис Каллендер улыбнулась: она была просто уверена, что это не так. Он тоже в этом уверен, подумала она, но теперь, когда и она расстроилась, он может себе позволить притворство.
— Ну что, двинемся? — спросил он.
Ветер дул, огромная черная туча с моря накрыла собой все. Археолог поддерживал ее рукой за талию, пока они, спотыкаясь, спускались по склону. Она не думала ни о чем и позволяла себе его толкать, когда они огибали валуны.
Вот они уже сидели в джипе. У подножия горы Педро вылез.
— Поедете в своей машине? — спросил мистер Ван-Сиклен. — Там будет удобнее, видимо.
— Нет. Воздух — то, что мне нужно.
Эль-Менар быстро оставался во тьме у них за спиной.
Оттуда, где он лежал, было бы слышно, как стихает рев двух моторов, как его топит неохватный гул моря; были бы видны даже крохотные красные точки стоп-сигналов, что удалялись по пустынной равнине. Были бы, если б за него все не оказалось решено двадцатью одним часом раньше. В ярком свете луны он сидел с ребенком на колене (ибо она была всего лишь ребенком) и показывал ей свои золотые часы. Почему-то — может, просто от вида этого невинного зверька, державшего плоскую золотую игрушку в татуированных ручках, — на ум ему пришла фраза, которую он никак не мог припомнить в вечер своего приезда. Он замурлыкал ее себе под нос, и в тот же миг на детском личике отразился ужас, когда она, взглянув поверх его плеча, увидела, что сейчас произойдет.
— Le temps qui coule ici nʼa plus dʼheures, mais, tant lʼinoccupation de chacun est parfaite…[59]
В этот раз он бы мог ее закончить.
(1950)
Замерзшие поля
перевод Д. Волчека
Поезд задержался — букса под одним вагоном загорелась посреди огромного плоского поля, покрытого снегом. Они стояли примерно час. После шума и шипения поезда, от внезапной тишины все пассажиры смущенно и беспокойно заерзали. В какой-то миг по соседней колее с ревом страшнее грома промчался другой состав; пассажиры занервничали сильнее и вполголоса принялись раздраженно переговариваться.
Дональд начал выскребать ногтем картинки на инее, затянувшем нижнюю часть окна возле его сиденья.
— Прекрати, — сказал отец.
Он знал, что лучше не спрашивать, почему, но задал этот вопрос мысленно; он не мог понять, какой от этого вред и слегка обиделся, что мать не вмешалась. Он мог сделать так, чтобы она отменила бессмысленный запрет, но знал по опыту, что за день мать может вступиться за него лишь столько-то раз, а расточать запас ее доброй воли было бы опрометчиво.
Когда они вышли, платформу уже очистили от снега. Холод был зверский; густой шлейф дыма тянулся вниз от локомотива, почти окутав первый вагон. Ступни Дональда ныли от холода.
— Там дядя Грег и дядя Виллис! — закричал он и несколько раз подпрыгнул.
— Нечего орать, — сказал отец. — Мы их прекрасно видим. Стой смирно. Возьми чемодан.
Дядя Виллис был в черной медвежьей шубе почти до земли. Он схватил Дональда, поднял к себе и крепко поцеловал в губы. Затем перебросил Дональда на руки дяде Грегу, и дядя Грег тоже его поцеловал.
— Ну как дела, старина? — крикнул дядя Грег, опуская его на землю.
— Хорошо. — Дональд едва не праздновал победу, потому что отцу не нравилось, когда мальчиков целуют. «Мужчины пожимают руки, — говорил он ему, — а не целуются».
Не было ни облачка, и небо, под вечер слегка полиловевшее, по-прежнему сияло, точно в сцене из русского балета, на который мать возила его несколько недель назад, потому что хотела у видеть Павлову, восхитил его не танец, но внезапное прикосновение к миру волшебства. Теперь над ним простиралось волшебное небо, совсем не похожее на привычное, нью-йоркское. Все на ферме было пропитано волшебством. Дом стоял в центре очарованного мира, гораздо реальнее, чем тот, что знаком людям. С матерью и ее родственниками он провел здесь не одно долгое зеленое лето, успел открыть этот мир и изучить его, но никто даже не заметил, что он живет в этом мире. То, что здесь оказался отец, было смертельно опасным; от него почти невозможно что-то утаить: однажды прознав о существовании другого мира, он безжалостно уничтожит его. Дональд не был уверен, что все входы надежно охраняются или тщательно замаскированы.
Они сидели сзади на санях, накрытые бурой полостью из буйволовой кожи. Два больших серых коня выдували пар из широких ноздрей. Белый деревенский пейзаж безмолвно проносился мимо, замерзшие деревья розовели в лучах заката. Дядя Грег держал поводья, а сидевший рядом дядя Виллис повернулся и разговаривал с матерью Дональда.
— У меня ноги болят, — сказал Дональд.
— О, боже всемогущий, мальчик! — вскричал дядя Виллис. — Что ж ты не поставил их на кирпичи? Там внизу пять горячих кирпичей. Они же специально для этого лежат. — Он наклонился и приподнял тяжелую полость. Кирпичи были завернуты в газету.
— У меня тоже ноги как ледышки, — сказала мать Дональда. — Давай-ка, снимай ботинки и поставь ножки сюда. — Она подвинула два кирпича к Дональду.
— Он просто хочет привлечь к себе внимание, — сказал отец Дональда. Но не запретил ему взять кирпичи.
— Так лучше? — спросил дядя Виллис чуть погодя.
— Очень приятно. А сколько миль до фермы?
— Семь миль до Угла, а оттуда еще полторы.
— О, я знаю, что от Угла полторы мили, — сказал Дональд. Он много раз ходил здесь летом и знал все имена фермеров по дороге. — Сначала Элдеры, потом Лендоны, потом Мэдисоны…
Отец сильно ткнул его локтем в бок:
— Можешь помолчать хоть минуту?
Дядя Виллис сделал вид, что не слышит.
— Ну-ну. Хорошая у тебя память. Тебе уже сколько?
Горло Дональда перехватило: знакомое чувство, совсем не означавшее, что он заплачет — всего лишь, что ему хочется плакать. Он прокашлялся и глухо произнес:
— Шесть. — Затем снова кашлянул и добавил, пристыженный и напуганный: вдруг дядя Виллис заметил, что с ним что-то не так: — Но будет семь сразу после Нового года.
Все молчали; слышен был только приглушенный конский топот и мягкий шелест полозьев, скользящих по насту. Небо теперь стало темнее снежных полян, а в миллионах голых веток на склонах дальних холмов появилось что-то жуткое. Дональд радовался, что сидит в середине. Он слышал, что в округе нет волков, хотя как знать? Когда-то волки здесь водились, и медведи тоже, но много лет их никто не видел, и все решили, что их больше нет. Но доказательств не было.
