Заманчивое предложение. Будь неподалеку Чичка, я бы и раздумывать не стал. Хотя, если честно, начал уже привыкать к суперменству.
— Спасибо, брат Феофан, пусть все будет, как есть. Не зря же мне такое обличив дадено? Значит, есть в том высшая надобность. Да и мне по лесам да болотам тутошним сподручнее. Идти и то шаг за два… И от разбойного люду обороняться. Ежели доведется.
— Может, оно и так, — не возразил отшельник. — Пути Господни неисповедимы. Тогда ешьте и ступайте с Богом. А я на всенощную встану. Пускай молитва преумножит ваши силы. О… — брат Феофан плеснул себя по лбу, а потом перекрестился. — Ну, что ты будешь делать? Совсем голова дырявая сделалась. Весточку своим, в замок фон Шварцрегена послать не хочешь?
— Весточку? — от неожиданного предложения я даже чуток растерялся. Вот уж действительно, самые простые вещи не приходят в голову. Опять заигрался и перестал воспринимать мир как реальность. А когда думать, если все время куда-то бежать приходится, да по головам стучать.
— Хорошо бы… Если забыли обо мне — не помешает. А помнят и волнуются — извещение в радость им будет. Только путь до замка не близкий, небось, брат Феофан? — задал я заодно еще один, не дающий мне покоя вопрос.
— Как посмотреть. Не ближний хутор, но и не особенно далече, — пожал плечами тот. — Конный по мощеным дорогам за летний день доберется, а пеший гонец — тайными тропами — и того быстрее. Я уж не говорю о почтовых глубях, да только вряд ли в монастыре найдется такой, что в Западную Гать путь знает.
— А Радужным Переходом? — вспомнил я о портале.
— То бесовское порождение и соблазн, — перекрестился тот. — Иисус Христос пешком ходил, стало быть, и нам, смиренным рабам Божьим, не престало. Тело это свечение перемещает, а что тем временем с душой происходит, никому не ведомо!
Вот как, портал бесы, значит, строили. Видимо, поэтому меня в него и не пускают. Как исполняющего обязанности архангела. Шутили мы так однажды с Круглеем. И тем не менее очередной пробой пространства имел место. Поскольку за час-полтора даже очень торопливой «прогулки» я никак не мог больше пяти километров пройти, а как оказалось — отмахал пятьдесят поприщ, не меньше. Но все же не к черту на рога забросило, а остался в прежней реальности. И это радует.
* * *
Чем хороши ночные путешествия, так это тем, что ничто тебя от них не отвлекает. Чешешь вперед, глядя под ноги, и все. Днем обязательно заприметил бы что-нибудь интересное, разинул варежку, зазевался, сбился с темпа… Жарковато к тому же. Нет-нет, да и потянет где-нибудь прилечь на минутку. Как приговаривал один из мультяшных героев: «Зачем бежать, если можно ходить? Зачем ходить, если можно стоять? Зачем стоять, если можно сидеть? Зачем сидеть, если можно лежать? Зачем бодрствовать, если можно поспать?» А ночью и не жарко, и прилечь в незнакомом месте даже мимолетного желания не возникает.
Присел было на секундочку, так еле убежать успел. Кто ж знал, что это не кочка, а муравейник? И не абы каких мурашей, а самых лютых — рыжих. Настоящие звери. Пираньи-насекомые… Митрофан потом еще долго вылавливал их из моей одежды. Самому не ухватить.
Спать, как ни странно, не хотелось совершенно. Наоборот, видимо, от каши с грибами, такой прилив сил ощущался, что как только попадался хорошо освещенный участок дороги, я хватал Митрофана, вскидывал на плечо и припускал бегом.
Вот так, то трусцой, то быстрым шагом, к Заячьему ручью мы вышли аккурат с рассветом. Вернее, к тому месту дороги, где монашек предложил свернуть в лес.
Никаких указателей, что именно здесь произошло нападение на гонца, конечно же, не нашлось. Ни трупов, ни обломков оружия или лоскутов одежды. Если и валялось что раньше, то рачительные крестьяне давным-давно все подобрали. А тела похоронили, если не поленились. Или зверью на поживу бросили. Не по-божески, да только здешний люд крестоносцев ненавидит больше моровой язвы.
Зато место действительно отменно годилось для засады. Слева пологий склон, и видимо, из-за того, что на холме меньше влаги, деревья там росли не густо и без подлеска. То бишь все хорошо просматривалось. А справа, как раз со стороны ручья, теснился густой ельник. Не засаду, целое поселение спрятать можно. Дальше своего носа между сплетениями еловых лап ничего не разглядишь. Только если на пузо лечь. А где вы видели гонца, передвигающегося пешком? Соответственно, обзор и внезапность на стороне тех, кто тайком его поджидает.
— Ну, и где начнем искать? — недоуменно оглядел я сплошную колючую стену. — Слева направо или…
— Сюда, — указал Митрофан едва заметную тропку, сходя с дороги и раздвигая еловые лапы. Потревоженная им сорока недовольно и противно застрекотала, усевшись на ветку буквально у меня над головой.
— Елки только у дороги, а дальше свободнее будет.
— Будь повнимательнее… А то мне сверху ничего не видать.
Честно говоря, я был почти уверен, что искать человека, потерявшегося в лесу, при этом лишь предполагая, что он может здесь оказаться, — дело практически безнадежное. Сопоставимое с хрестоматийной иголкой в стогу. Но сказать об этом отшельнику как-то не решился. Да и вариантов других не было. А для успокоения совести создавать хотя бы видимость деятельности все-таки лучше упаднического бездействия.
Елки-палки и в самом деле быстро закончились, шагов через пятнадцать, а за ними распахнулось очередное болото.
— Вижу… — отвлек Митрофан меня от размышлений о капризах природы или Создателя, в процессе творения сливших всю воду в одних местах и зачем-то образовавших пустыни в других.
Митрофан стоял на коленях и протягивал мне сорванный листок лопуха.
— Кровь запеклась. Был он здесь… Может, позвать?
— Как? — хмыкнул я. — «Ау, добрый человек с ковчежцем святых мощей, покажись, будь любезен! Мы свои…» — так, что ли?
Митрофан не успел ответить, поскольку я прижал палец к его губам.
— Тсс…
Где-то я вычитал, что сороки часто сопровождают охотников и выводят их на дичь не хуже собак. Какую корысть сварливые птицы с этого имеют, автор не объяснял, но очень твердо настаивал. Я вспомнил об этом, потому что та самая сорока, которую мы разбудили, сейчас то ли кому-то жаловалась на нас, то ли попросту отводила душу. И трещала она всего в каких-то метрах двадцати и чуть левее в глубь болота.
— Глянуть? — монашек понял меня без слов.
— Давай… — я обвязал парня предусмотрительно прихваченной из башни веревкой. — Если что, вытащу.
Почва под ногами монашка заметно колебалась, как надувной матрац, но держала. Впрочем, и неудивительно, с его «теловычитанием». А вот мне туда категорически соваться нельзя. И не только мне — любой нормальный человек провалится сразу.
Гонец, наверное, потому и сумел забраться так далеко вглубь, что был ранен и полз. А те, кто его искали, не сообразили, и прочесывать болото не стали. Кстати, как же монахи здесь чернику собирают? Или я что-то не так понял?
— Ваша милость! Он здесь! — прокричал Митрофан, невидимый отсюда из-за кустарника.
— Живой?
— Дышит. Только плох совсем. В крови весь. Целого места нет…
— Если я потащу, удержать сможешь?
— Я постараюсь.
— Тогда кричи, как будешь готов.
— Ага, сейчас. Ковчежец только отыщу… — монашек поутих на какое-то время, а когда отозвался, в голосе его чувствовалась растерянность. — Нету его, ваша милость. Вроде везде глядел. Что делать?
— Гонца вытаскивать. Выживет — укажет, где спрятал. А помрет, приведем из монастыря подмогу. Одна пара глаз хорошо, а три дюжины больше.
С таким решением Митрофан спорить не стал, и вскоре я почувствовал, как веревка дернулась.
— Готово, ваша милость! Тащите!
Глава девятая
Головастый оказался паренек, сообразительный. Лег на спину, затащил на себя раненого, обвил его руками и ногами — вот и готово транспортное средство. Знай тащи да посвистывай. Чем я, собственно, и занялся.
Укрывающий трясину ковер из переплетенных корневищ опасно прогибался под сдвоенным весом, но держал. Возмущенные кикиморы, понимая, что и эта жертва от них уходит, с голодным причмокиванием оплевывали людей фонтанчиками вонючей жижи, но на поверхность не показывались и никаких иных козней не строили. Чему, видимо, способствовало громкое чтение молитвы, которой Митрофан ободрял себя и раненого под неумолкаемый стрекот сороки. Хитрая птица, оказав нам помощь в поисках, теперь сварливо требовала оплаты, примостившись где-то у меня за спиной.
«Ох, нелегкая это работа — из болота тащить бегемота», — сопровождаемая тихим смешком снова всплыла в памяти вычитанная в детстве строчка. Со смешком, потому что я даже не чувствовал веса на другом конце веревки, а тащил медленно и аккуратно только из опасения порвать ее. Даже на колени встал, чтоб угол уменьшить.
