приехал отец. Мать описывает мирную семейную жизнь сначала в отеле «Сплендид», затем в санатории Ессена, куда пациентка переехала 22 марта, ровно через две недели; ее перевозили в снежную пургу, естественно, в «крытых санях». «Краткие приветствия врачей и старшей сестры фон Тэмлинг». Потом для Кати начались санаторные будни, которые она красочно живописала в ежедневных письмах мужу. Кристиан Вирхов провел кропотливую работу по восстановлению сохранившихся в Давосе первоисточников и правил оплаты за лечение больных туберкулезом перед Первой мировой войной и сравнил их с соответствующими местами в романе, чтобы тем самым частично прояснить содержание утерянных писем.
Он не подозревал о существовании записей Хедвиг Прингсхайм. Очень жаль, ибо пульмонолог мог бы многое почерпнуть из них. Так, в записи от 24 марта говорится о результате недавнего осмотра, который подтвердил первоначальный диагноз: «Туберкулы в обоих легких, небольшие застарелые очаги, легкий случай, предположительное время лечения — шесть месяцев», — диагноз, позволявший родителям после «нежного, трогательного» прощания вновь вернуться на равнину.
Через два месяца к жене отправился Томас Манн, чтобы самому получить представление о той отрешенной от мира жизни, где царит совершенно иной ритм, отличный от ритма равнины, и где «время» подчинено своим особым законам. Здоровье Кати заметно «улучшилось», так что она могла составить компанию мужу в его прогулках, — во всяком случае, после того как он акклиматизировался и окончательно пришел в себя после небольшой температуры, подскочившей в первые дни. Проведя в санатории три недели, он вернулся в Мюнхен, поведал родителям Кати о самочувствии их дочери («эти сведения ничуть не удовлетворили меня», — отметила Хедвиг Прингсхайм) и уехал в Тёльц, где временно хозяйством занималась Юлия Манн, лишь бы сын мог спокойно дописать свою новеллу «Смерть в Венеции». Вечерами в его маленьком кабинете собирались друзья, чтобы прослушать написанное им за день и в какой-то степени компенсировать — если получалось — отсутствие всегда критически настроенной жены.
Когда в июле вместе с сыном Клаусом Хедвиг Прингсхайм вновь приехала в Давос, чтобы, не нарушая устоявшихся семейных традиций, отпраздновать день рождения близнецов, состояние здоровья дочери, видимо, не внушило ей оптимизма. Вряд ли мать безоговорочно доверяла врачам. Во всяком случае, письмо Максимилиану Хардену говорит о том, что она относится к давосской медицине со значительной долей недоверия.
«Сижу одна в комнате, в Катином платье, — пишет она, — снизу до меня долетают звуки вагнеровской музыки, извлекаемые Клаусом из рояля; на балконе по левую от меня сторону — больная чахоткой гречанка занимается итальянским, а справа заходится в кашле регирунгсрат из Касселя. Вечерами мы собираемся у милейшей фройляйн из Гамбурга, которая кашляет кровью; в нашей беседе участвует и полногрудая девица из Кёльна, и все без исключения острят по поводу своей ужасной болезни. Фройляйн с пневмотораксом заставляет его свистеть, она говорит, будто врач посоветовал ей поступить в оркестр(!) на то время, пока она его „носит“; в их обществе я напрочь забываю, что нахожусь в доме и в долине отмеченных печатью смерти.
Вот уже десять дней, как я здесь, у Кати, Клаус тоже тут, он остался отчасти для того, чтобы поднять Катино настроение, но частично и для того, чтобы отдохнуть самому. Естественно, врачи были бы не прочь обнаружить у него, как у любого, кто имел неосторожность согласиться на обследование тут, в Давосе, туберкулез легких, но, слава богу, рентген не подтвердил их опасения, и они вынуждены были contre cœur[52] объявить его здоровым. Кате […], на мой взгляд, заметно лучше, она загорела, хорошо выглядит, окрепла и стала бодрее. Данные осмотра значительно изменились, даже при том, что она, к сожалению, не полностью „избавилась от инфекции“. Во всяком случае, в конце сентября она вернется домой; но исцелится ли она? Я настроена скептически. У меня вообще скептическое отношение к Давосу, они вцепляются мертвой хваткой в каждого, кто однажды попадает к ним в лапы, и держат его там. На днях к красавице гречанке проведать ее приехала сестра, цветущая, пышущая здоровьем девица, только что сдала экзамен на аттестат зрелости, ей двадцать лет, ежедневно бегает по восемь часов, играет в теннис, плавает и занимается греблей, вообще не знает, что такое „температура“, одним словом, здоровье как у медведя. Но поскольку она приехала сюда на несколько недель, ее вчера обследовали; как и следовало ожидать — начальная стадия туберкулеза. Постельный режим, никакого тенниса, восемь раз в день измерять температуру! Да, чтобы от такого не заболеть, надо обладать недюжинным здоровьем. Красивую, полную сил цветущую девушку, в которой жизнь била через край, сегодня не узнать: грустная, мрачная, отрешенная, а больная сестра просто вне себя от такого известия.
Сугубо между нами, мой друг: я считаю Давос сплошным надувательством. Естественно, очень полезно проводить ежедневно по шести часов на свежем целительном воздухе лежа в шезлонге, никаких тебе забот и тревог о прислуге, абсолютный покой, пятиразовое питание, молоко. Для этого не надо быть мудрым медиком семи пядей во лбу, оно и так ясно. Я убеждена, поживи Катя в Тёльце так, как здесь, пять месяцев без Томми, без четверых шалунов и без этой отвратительной прислуги, она тоже чувствовала бы себя там не хуже. Все дело в том, что жить именно так она не может. Невзирая ни на что, к концу сентября она должна быть дома, и я не в силах осудить ее за это. Я могла бы написать наивеликолепнейшие отчеты о моем пребывании в санатории, но не могу вмешиваться в творческие дела зятя Томми, который ведь провел тут целый месяц и, можно сказать, лишь набирал „материал“. Профессор Ессен прочтет вскоре нечто диковинное!»
Какая меткая, полная иронии картина той среды! Из записей Хедвиг Прингсхайм, к примеру, ясно, что письма дочери из Давоса с характеристикой пациентов клиники благодарный писатель наряду с собственными впечатлениями о тамошнем обществе использовал в романе «Волшебная гора». Появление в романе Ганса Касторпа соответствует приезду Томаса Манна в Давос. Катя крестная мать Иоахима Цимсена, а также больной гостьи из Греции, у которой в романе много сестер и братьев, и девиз tous les deux[53]: счастлив тот, кто, подобно Джемсу Тинапелю, вовремя сбежит отсюда. Но самое интересное, что девица, заменяющая собой оркестр, чудесно возрождается в великолепном образе Гермины Клеефельд: «Долговязая молодая девушка в зеленом свитере […] проскользнула мимо Ганса Касторпа, чуть не задев его локтем. При этом она еще и посвистывала… Нет, с ума можно сойти! Она освистала его, но свист раздавался не из ее уст —
