Впереди высилась колоннада оперного театра, в котором заседала Городская Ассамблея. Лоялисты плодили эти ассамблеи везде, куда добирались. Это обеспечивало им видимость законности, трибуну для бесконечной говорильни и поддержку депутатов. Еще бы! Депутаты у лоялистов были священной коровой: особые пайки, неприкосновенность, охрана и автомобили… Вчерашний коммивояжер, адвокат или нищий интеллигент, проскочив в ассамблею когтями и зубами держались за свои депутатские кресла и становились самыми ярыми лоялистами, цепляя синие банты себе на шляпы, пиджаки, трости и прочие места.
Я понятия не имел, проводятся ли заседания по ночам. Мне было наплевать, если честно. Ну не жалко мне людей, которые, учитывая личный автомобиль и еженедельный дорогой коньяк в спецпайке, послушно поднимают руку, одобряя очередную людоедскую инициативу руководства лоялистов.
В свете фонаря впереди засуетились синие мундиры, мне кажется я расслышал клацанье затворов и предостерегающие крики… Пора!
Ногой передвинул заготовленный кирпич, вдавливая в пол педаль газа и, дергая ручку, кубарем вывалился наружу.
Эту огромную кучу мусора я присмотрел заранее. Лоялистский бардак на сей раз был в мою пользу – при империи я бы обрушился на мостовую, или на бордюр, получая травмы различной степени тяжести. Я, конечно, сильно ушибся, и изгваздался во всяком непотребстве, и на кепке моей повисла банановая кожура… Бананы? Да я лет пять не видел бананов!
Я с трудом поднялся и побежал прочь, за моей спиной грохнуло. Да простят меня великие архитекторы, строившие театр, и потомки, которые больше не увидят этой красоты… Взрыв был такой силы, что меня сбило с ног и проволочило по камням, и это учитывая то, что грузовик ехал примерно шагов пятьсот своим ходом!
Утешало только то, что лоялисты выселили всех гражданских из прилегающих к Опере домов, из соображений безопасности… Ну-ну, я насмотрелся на новоиспеченных депутатов, командующих переездами в освободившиеся особняки…
Превозмогая себя, снова поднялся, выплюнул изо рта наверное полстакана крови (язык прикусил, что ли?), и поковылял ко второй машине. Про себя я мысленно отсчитывал мгновенья до всеобщей тревоги.
Заводские сирены взвыли в тот момент, когда я впихивал свое тело в кабину автомобиля. Этот грузовичок был гораздо меньше, и заряжен послабее: всего-то связка динамита, который используют на горных разработках. Тоже не абы что, но первая машина смерти была забита до отказа газовыми баллонами, взрывчаткой, старыми артиллерийскими снарядами и, по совету Перца – пулеметными лентами.
Патроны из этих лент продолжали срабатывать в пламени пожара, создавалось впечатление, что в районе Оперы идет бой.
Я медленно повел грузовичок по закоулкам. Автомобильные гудки и топот ног наполнили ночной город через каких-то несколько минут, мне пришлось переждать в тени дома с выключенными фарами, пока мимо промчался, грохая сапогами, целый отряд синемундирников, не меньше полусотни.
По всему городу включались уцелевшие фонари, а люди хлопали ставнями и задвигали засовы, уверенные в том, что ничего хорошего от ночных взрывов ждать не приходится. И на помощь в случае чего звать некого. Свобода…
Яшма была одним из самых электрифицированных городов империи. Трамвай, синематограф, яркое освещение на улицах – все это было возможным благодаря гидроэлектростанции, которая была здесь построена тридцать лет назад, на небольшой речке верстах в семи от города. Даже лоялисты понимали ее важность и не позволили рабочим и инженерам разбежаться, назначили им неплохие пайки и выставили охрану.
А вот на двух подстанциях, от которых уже линии электропередач тянулись в Яшму, ничего подобного не было. Трансформаторы ржавели, детали не менялись с тех пор, как Городская Ассамблея взяла власть в свои руки.
Туда-то я и гнал грузовик – к одной из подстанций, на окраину.
Глянув на часы я выматерился – оставалось пятнадцать минут до того, как ребята начнут концерт на ипподроме! Если я не успею – город мы не возьмем. Они спасут всех, кого смогут и отступят к мельнице, а оттуда – в леса.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Задумавшись, я чуть не въехал в шлагбаум, возле которого отиралась парочка неопрятных синемундирников.
– А ну стоять!!! – заорал неожиданно громко один из них. – Куды-ы-ы!
Пьяный, что ли?
– Сам стой! – заорал я в ответ, изображая панику. – Там в городе война, ваших режут возле Оперы!
– Эт-то как? – опешил он.
Мне не приходилось изображать эмоции, я был на пределе:
– Видишь, как меня? – я выплюнул еще крови и продемонстрировал свою разбитую рожу. – Это возле Оперы! Черта с два я тут останусь! Открывай шлагбаум, а не то передавлю!
Один из "синих" вдруг сказал:
– Туда же как раз всех наших отправили, в оцепление! Командир бегал как оголтелый!
– Во-от! – нагнетал я. – Чего мне там делать?!
И снова плюнул кровью, целясь им под ноги.
– Пусти ты этого ненормального, а?
Меня пустили, подняв шлагбаум. А я уже нащупывал револьвер и готовился к смерти: если бы началась пальба и сдетонировал динамит, мои ошметки собирали бы со стен окрестных домов. И ошметки лоялистов тоже…
Стрельба со стороны ипподрома началась в тот момент, когда я протаранил проволочное ограждение вокруг подстанции.
Вокруг был пустырь, правда, ярко освещенный фонарями. Я выскочил из машины, обошел ее по кругу, влез в кузов и вскрыл ящик с динамитом. Бикфордов шнур и детонатор были под рукой, и, отмеряв подходящий кусок, я чиркнул зажигалкой. Шнур задымился, постепенно укорачиваясь, и я выпрыгнул из кузова.
– Оп-па! – только и смог сказать я.
На меня смотрел крепкий лысый дядька с железными зубами. Где-то я уже видел его засаленную рабочую спецовку…
Настроен он был весьма решительно.
– Я тебе сейчас башку проломлю! – сказал он. – Кой хрен ты проволоку крушишь, ирод? Другого места не…
Он запнулся, потому как я направил ему в живот револьвер. Вообще-то я его вспомнил, и мне совсем не хотелось стрелять.
– Сейчас здесь все взлетит на воздух, – сказал я. – Честное слово.
Мужик, кажется, тоже меня узнал. И как-то серьезно вдруг кивнул и махнул рукой, мол, побежали.
Я двинул за ним, и мы успели скрыться за каменным строением, когда на подстанции взорвался грузовик.
И по всему городу стал гаснуть свет. Квартал за кварталом погружался во тьму, выключались фонари на улицах, гас свет в домах.
– Началось, да? – просипел лысый. – Мне надо к ребятам тогда, предупрежу…
– О чем? – удивился я.
– Офицера пришли, порядок наводить! – и вопросительно уставился на меня.
Я даже не нашелся что ответить. Спросил только:
– А откуда вы поняли что…
– Хех! Оно ж прет из тебя. Интелиге-энция! – он цыкнул металлическим зубом, развернулся, и его лысая башка начала стремительно удаляться.
Вообще-то в последнее время слово "интеллигент" стало чуть ли не ругательным, но от лысого это прозвучало эдак уважительно и знающе.
Чувствовал я себя отвратительно. Трещали ребра, гудела голова, кожа на ладонях была содрана, а во рту скопились сгустки крови. Но со стороны ипподрома уже слышались пулеметные очереди и взрывы, и я не мог оставаться здесь, в стороне, пока наши там подставляются под пули чтобы спасти людей.
Я достал из кармана револьвер, на всякий случай крутанул барабан, проверяя наличие патронов, и зашагал на звуки боя.
Яшма – город немаленький. Из конца в конец идти не меньше часа. Я шагал, вслушиваясь в какофонию взрывов и выстрелов с надеждой. Если до сих пор воюют – значит, ребят не положили сразу же, значит, скорее всего, они прорвались на ипподром и раздали измученным людям оружие.
Почта, вокзалы, телеграф и, конечно, арсенал. Потом – мосты, транспортные развязки и перекрестки. Всё просто.
И важнее всего – арсенал. Туда я и двинулся.
Стрельба приближалась, и я, прижавшись к стене дома, пригнулся и побежал по тротуару, стараясь слиться с окружающей темнотой.
