— Какое "такое"? — равнодушно поинтересовался Виталик, не отвлекаясь от приключений муравьёв-выживателей.
— Ну, трупак этот, — Костян уже почувствовал, что говорит что-то не то, но события прошлой ночи слишком уж крепко засели в его памяти, чтоб просто так от них отмахнуться.
Виталик задумчиво поворошил палочкой песок, добавив на пути муравьёв ещё пару труднопроходимых горных перевалов.
— Не пойму, о чём ты? — Виталик неожиданно поднял глаза на Костяна, и тот удивился, неожиданно поняв, что разговаривает не со своим старым приятелем, а с каким-то древним мудрецом из голливудско-корейских фильмов про Шаолинь. — Я же спал вчера. И ты спал, так? И не было ничего. Так о чём разговор?
— А это как же? — заинтригованный Костян выудил из кармана рыже-зелёный царский пятак, — это-то откуда взялось?
Маленькая сухая и горячая ладонь Виталика накрыла здоровенную клешню Костяна, выуживая из неё старинную монету.
— Ниоткуда, — проникновенно проговорил Виталик, — не было ничего. А это — моё. Хочешь, я тебе за побрякушку эту пятьдесят рублей дам?
— Да нет, так бери, если нужно, — согласился Костян. — Твоё, так твоё… Очень нужен мне твой полтинник — что я, крыса какая, что ли?
Почему-то Костян преисполнился уверенности, что старый друг Виталик возьмёт этот старинный пятак в любом случае, и, прочитав что-то новое в глазах приятеля, счёл за лучшее не нарываться.
— И хорошо, — согласился Виталик, пряча медяк в задний карман выцветших джинсов. — А теперь иди, Константин, и подумай.
— О чём это мне сейчас думать? — переспросил слегка офигевший Костян. — Лето же. Каникулы. Что я, в школе зимой не надумаюсь?
Виталик встал, пожав узкими плечами. Упорные муравьи наконец нашли обходной путь, а раз так — их счастье. Остальное малоинтересно.
— О многом, Константин, о многом, — Виталик вздохнул тяжело, совсем по-стариковски. — Перво-наперво батю своего предупреди, чтоб с дагами он поосторожнее был. Подлянку они затевают, через батяню твоего трассу на зону проложить хотят, а потом списать его. Для них русский мент — не человек. Бабки — оно вещь хорошая, конечно, но не такой же ценой. Теперь о мамке твоей. Только не злись, я как друг тебе говорю. Так вот, пусть она с Коляном Пегим подвязывает, потому как батя твой прознает скоро и обоих порешит. Если даги его раньше не грохнут, разумеется. И сам в Нижний Тагил отправится очень надолго. Так что останешься ты, Костян, в скором времени сиротой, если на родаков своих повлиять не сможешь. А уж хочешь — верь, хочешь — нет. Кстати, завтра на рыбалку идём, как договаривались?
— Ага, — кивнул Костян, ошарашенно глядя на Виталика снизу вверх.
— Ну и хорошо, — согласился тот, — а я пойду пока, пожалуй.
Тощенькая, слегка сутулая спина Виталика исчезла за калиткой бабкиного домишки, а Костян всё не мог прийти с себя от услышанного. И ведь точно, если вспомнить, говорил батя что-то матери про дагестанцев заезжих, когда думал, что Костян уснул, да и мамаша себя как-то странно в последнее время ведёт. Ладно, разберёмся, чай, не дети.
Гордейкина заимка
— И тогда, — тонкий голос Ленки Перепёлкиной опустился до глубин, в двенадцатилетнем возрасте просто даже неприличных, — лесник Гордей решил отомстить неверной жене. Ночью, когда все уснули, пробрался он на конюшню и зарезал самого красивого жеребца. А потом…
Пашка Волохов только хмыкнул, подавившись дымом от своего любимого синего "Союза-Аполлона", — до чего ж складно врёт. Ладно, дослушаем до конца, всё равно время есть: когда ещё Петруха с Катькой накувыркаются?
— Потом, — продолжала Ленка, сделав голос совсем уж жутким до невозможности, — прокрался он в дом, где жена его спала. И, обливаясь слезами, отрубил неверной супружнице голову одним ударом топора. После чего помутнение на него нашло, ум зашёл за разум. Пошёл он на конюшню, коню убитому голову тоже отрезал и в дом вернулся. После чего суровыми портняцкими нитками голову лошадиную к телу жены пришил. Плакал, а пришивал. Такая вот у него вышла Страшная Месть. А потом тело жены-красавицы в торфяное болото выкинул, чтоб не нашёл никто, а голову в огороде закопал. И понял потом, что нет ему жизни без жены любимой, и сам повесился на конюшне, над лошадиным трупом. Весь в крови.
Ленка помолчала для создания эффекта. Пашка тоже молчал, покусывая губы, чтоб не заржать во весь голос.
— Но на этом, — трагическим шёпотом продолжала Ленка, — всё не закончилось. Не успокоилась душа жены Гордеевой, не нашла приюта в болоте чёрном. И сейчас, в ночи тёмные, выходит Гордеева жена из болота, своего мужа-убивца ищет. И если найдёт кого-нибудь, не важно, кого, то тут же зубами острыми в тело его впивается и рвёт на части. А люди на волков думают. Только не волки это, а Гордеева жена. Может, и сейчас она вокруг бродит, ночь-то, сами видите, какая…
"От же ж, блин, — подумал Пашка, — как далеко шагнуло современное поколение!"
Сам-то он тоже всё детство в лагерях, тогда ещё пионерских, провёл. И историю эту про тётку с лошадиной головой слыхал неоднократно. Но чтоб так: с зоофилией и жутким смертоубийством… Нет, и в его детстве мастера на рассказывание страшных историй не переводились. Но тогда никому и в голову бы не пришло, что общий для всех пионерлагерей жупел — тётка с лошадиной головой — это жертва ревнивого мужа-лесника, которому жена изменила с любимым конём. Кошмар. Как говорится, здравствуй, племя молодое, незнакомое…
Не дальше чем пару недель назад наблюдал Пашка в родном областном центре на автовокзале одну любопытную сцену. Бомж какой-то прилёг на лавочку, да и помер. Люди-то поняли не сразу, думали, спит. А когда разобрались, ментов, понятно, вызвали. Те приехали и что наблюдают? На той же лавочке три какие-то соплюхи малолетние лет тринадцати-четырнадцати пристроились, щебечут о чём-то своём девичьем, а бомжовские ноги с лавочки скинули, чтобы не мешали. И нормально.
Блин, Пашка помнил ещё, как во времена его детства, если помрёт кто в доме (без разницы — в частном или пятиэтажке хрущёвской), так перед калиткой или подъездом гробовую крышку ставили с портретом покойника, и одноклассницы дом этот обходили стороной, только шептались, что, дескать, "Мертвяк там лежит". И сами от страха тряслись, и истории всякие жуткие придумывали, только чтобы ближе не подойти. А сейчас? То-то и оно.
Да и что, собственно, осталось-то прежним? Возьмём, к примеру, те же самые пионерлагеря. Были "пионерскими", стали "оздоровительными". Или ещё как-нибудь обозвались. Это те, что выжили, конечно. Чтобы далеко не ходить, просто оглянемся, да? Раньше тут было девять пионерлагерей и три турбазы. Целый город в лесу, если подумать. Сейчас работают четыре лагеря и одна база отдыха. На остальные просто забили все, нерентабельно стало содержать "социальный сектор". Да и те, которые остались, тоже на ладан дышат. Но, спасибо добрым людям, существуют ещё.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
