— Да как он смеет! — разозлился Иван Ильич. — Про Христа… поповщину… а сам…
— Погодите, не перебивайте. Коле нужна хорошая женщина и чтоб были дети. И вам внуков нарожала, за которыми не тянулись бы грехи мамки. Пусть у вас все будет чисто и хорошо. И чтоб были внуки. Ведь вы давно мечтаете о внуках, я знаю. Иначе пресечется ваш род. Род ваш не должен пресекаться ни при каких обстоятельствах… В Библии вон праведник Лот трахнул своих дочек, чтобы род не пресекся… И правильно сделал.
— Знаешь… это… ты… не надо так…
— Знаю, что мотать мне надо. И еще скажу: я вас любила и люблю. И вас, и Кольку. Вас больше. Вы единственный, может, человек, который мне встретился. Считайте, что сыграли вничью, все остались при своем интересе.
— Неправильно… Дай сказать…
— А я вам еще и Валюху подсунула. Тут у меня был, конечно, расчетец… Нет, не квартирный, не подумайте. Но об этом потом или никогда. Низкий вам поклон, и не поминайте лихом!
— Погоди. Надо взять ребенка в приюте.
— Ой, не смешите! Это раньше в приютах были дети погибших в войну, а еще раньше — расстрелянных дворян и священников. А теперь кто? Дети порочных родителей, которые хуже зверей, так как звери своих детей не бросают. Перед такими родителями самая распоследняя сука — ангел небесный! Она своих щенков не бросает. Короче, дорогой Иван Ильич, козырей, как видите, у меня на руках никаких нет.
— Кто тебе… это… сказал… Ну, что ты не способна? Врачи? Брешут!
— Нет, врачи такого не говорили, но это ведь и ежику ясно, отчего дети получаются.
Серафимовна вдруг что-то вспомнила, побежала на кухню и заглянула в холодильник.
— Вы на голодном пайке! — сказала она. — Так нельзя.
Она стала выкладывать из сумки свертки и пакеты.
— Как жить будешь? — спросил Иван Ильич.
— Выживу. Работать устроилась.
— Такой зарплаты не хватит… это… и на проездной билет до работы.
— Другие живут. Бутылки собирают. Есть специалисты по помойкам…
В этот момент порывом ветра захлопнуло окно, и занавеска втянулась в форточку; прямо над головой ударило, как из пушки, и тут же озарило всю комнату. Серафимовна так и присела.
— Боюсь грозы, — проговорила она.
Снова загремело. И пока Иван Ильич возился с форточкой, ударило еще два раза.
— Ладно. Побегу, Иван Ильич, — сказала Серафимовна. — Успею добежать до остановки.
— Никуда не пойдешь… — Иван Ильич встал в дверях. — И вообще… приобнял Серафимовну и чуть ли не силком повел в комнату. — Успокойся, все будет хорошо… — И вместе с дождем, ударившим по подоконникам, разрыдалась и Серафимовна.
Иван Ильич посадил ее на колени, как маленькую, и стал утешать.
Глава двадцать первая
Лишь одно омрачало нежданное счастье Николая Иваныча, лишь одна тень набежала на его солнце: Одесса называла его на американский манер «бой-фрэндом», что как бы обозначало его место в ее жизни. Он знал, что такое «бой-фрэнд»: некто являющийся в заранее обговоренное время с вином, цветами, подарком и ведущий только приятные разговоры — ни слова о запутанностях жизни. Ему не нравился этот институт американских легких отношений, предполагающих непричастность и равнодушие к делам и жизни «друга»: не дай Бог, знать о нем что-нибудь лишнее, что отразится на работе селезенки. Он чувствовал, что годится не только на стрекозиную роль; он считал себя мужчиной, на плечи которого можно опереться, который способен войти в положение и распутать сложную ситуацию. Неужели она ни в чем не нуждается и у нее нет сложностей, в отличие от Серафимовны, которая без него попросту не выживет? Она в довольно деликатной форме избегала перехода на «частности» и «подробности»; она не хотела знать, кто он такой («летчик» — и довольно), каково его положение, в том числе и семейное, и вообще чем он занимается. Но и сама, отстаивая свою автономию, не говорила (даже не проговаривалась), чем занимается вне их чудных встреч. Он даже не знал ее настоящего имени. Кто она? Замужем? Есть ли у нее дети? Может, она — дочь президента или авторитетного вора? Или секретный агент?
Она умела с каким-то пугающим неистовством отдаваться каждому мгновению их встреч — могло показаться, что она ради этого счастья готова на все и не переживет разлуки — однако легко переживала: с глаз долой — из сердца вон.
Когда он поливал американцев, надеясь походя зацепить и свое «бой-фрэндство», она уходила от темы. И как бы указывала ему свое место.
— Я знаю американцев реальных. У них есть и неплохие свойства. Если американца, находящегося на последней стадии рака, спросить, как он вообще, в ответ услышишь веселое «файн!».
— Согласен, это хорошо — не навязывать свои заботы посторонним. А если близкие? Или там все друг другу посторонние?
— Близкие сами должны все знать.
— Согласен. Если им дают эту возможность.
Он думал, что ради своего счастья (а счастьем и судьбой была «она») готов на все и отшвырнет каждого, кто станет на его пути… Не ради себя, ради нее, уточнял он. Ведь она без него не испытает того, что испытывает.
Как она умна, деликатна, как заботливо оберегает от любого волнения, любой омрачающей мысли.
Он подумывал, что если Серафимовна станет на его пути, он отшвырнет и Серафимовну. Нет, не ради себя, а ради Оды, уточнял он, хотя в душе понимал, что лжет себе.
Когда он узнал, что отец жив и здоров и кормит уток на пруду и обитает в квартире у «Аэропорта», успокоился. Но если бы отец стал на его пути… Совсем не обязательно откидывать — можно обойти. А ведь если батька узнает про Одессу, то будет рычать и размахивать своими кувалдами, хотя своего старшего друга «дядю» Мишу не осуждал за связи с комсомолом, то есть комсомолками. Теперь Николай Иваныч с высоты своей влюбленности трактовал и отца, и Серафимовну как несложные для осмысления АПы.
Он воротился домой и с некоторым облегчением обнаружил, что жена в отсутствии и потому нет необходимости оправдываться и врать. А ужин разогреть — дело нехитрое. Он прошел на кухню и обнаружил записку, прислоненную к стакану, и рядом запечатанный конверт.
«Дорогой Николай! Все в порядке. Я ушла. Благодарю тебя за все. Будь спокоен и счастлив. Татьяна».
— Что за вздор! Какая еще Татьяна? — разозлился он, не сразу сообразив, что Татьяна — всего лишь Серафимовна.
Он сел в кресло и задумался. Что ей в голову стукнуло? Нет, дорогая, так эти дела не делаются. Решила сыграть в благородство?
— Интересно, — бормотал он. — Очень интересно девки пляшут. Она просто спятила. Куда ей деваться?
Минуту назад он мечтал о свободе, однако, получив таковую без ненужных скандалов и слез, расценил ее как предательство, словно Серафимовна оставила его одного барахтаться в волнах моря житейского. Иначе говоря, свобода ему была не нужна, то есть нужна, но при каких-то иных условиях, а каких именно, он пока не решил. Предложенная Серафимовной игра его не устраивала, так как била по самолюбию.
Может, она решила попугать и вернуться как ни в чем не бывало? У кого узнать, где эта обормотка? Кому позвонить? Соньке? Только не ей. Валюхе?
Он мог бы, пожалуй, испытать облегчение без особых угрызений совести, если бы Серафимовна ушла к солидному товарищу, способному ее прокормить. Но где они в наше время? Мать? Но и мать ее не ждет. Разве что старый хахаль матери некто Борис Борисыч. Где теперь искать эту дуру, не поднимая особой пыли?
Он распечатал конверт, присланный, судя по штемпелю, почему-то из Наро-Фоминска. На листке были каракули, почти не поддающиеся расшифровке:
«Ваш папа живет с вашей женой Таней, с чем и поздравляю.
Доброжелатель Яго».
— Какая мерзость! — Он скривился и бросил письмо, словно оно было чем-то вымазано.
Однако это — из области бреда на границе души послание доброжелателя (откуда они только берутся?) — давало видимость объяснения ухода Серафимовны и отца. То есть в пошлую голову могло прийти: «Улетели голубки и воркуют». Но такое мог подумать только глубоко испорченный и ничего не понимающий в людях товарищ: исходя из характеров Ивана Ильича и Серафимовны, такого случиться не могло.
Что делать? Что делать? Он чувствовал, как мысли разной убедительности и силы плывут, путаются, сшибаются, текут параллельно и делают скидки вбок, как заяц. Перед ним были два «вещдока» — письма. Они — факт. Но факт ли то, что в них? Они смахивают на действия интригана, который для неведомых пока целей выдумал заведомо бредовый сюжет, от которого невозможно отмахнуться: в мыслях обязательно будешь к нему возвращаться и думать: «А вдруг…» Или ломать голову на тему: «Откуда доброжелатель знает подробности? Со свечой стоял?» То есть мысли будут принимать самый пошлый характер и выводить из равновесия.
Но ведь кто-то написал эту гадость. Кто? Валюха? Сонька? Сонька вряд ли. Тогда ей некуда будет ходить обедать и пить кофе с ликером. Валюха замужем. Одесса? Сама Серафимовна? Нина?
