Последнее восклицание было вызвано тем, что внезапно вспыхнул резкий мертвенно-бледный свет, исходивший от лампы под зеленым абажуром.
— Наклонись, — сказала Берта, — чтобы папа тебя разглядел. Смотри ему в глаза. Ну вот!
В наступившей тишине Элизабет приблизила к хозяину дома свое лицо, по которому тени скользили, как по мрамору; поморгала, хлопая длинными ресницами, и остановила взгляд на стеклах пенсне.
— Что ж, — облегченно вздохнул господин Лера, — я ничего не вижу, кроме хорошенькой мордашки, правда немного озабоченной, — добавил он, потрепав Элизабет по щеке.
— Ну, это уж слишком, — вскричала Берта, взмахнув кулачком, словно хотела стукнуть отца по лысине. — Говорю тебе, она косит! Ей надо носить очки.
Элизабет ойкнула:
— Так ты за этим меня и позвала?
— Ну-ну, — сказал эконом. — Не надо ссориться. Берта желала тебе добра, моя маленькая Элизабет. Вот вам, — добавил он, запуская пальцы в карман жилета. — Мы слишком любим друг друга, чтобы спорить по пустякам. Держите.
Берта мгновенно спрятала протянутую ей десятифранковую ассигнацию; Элизабет, немного поколебавшись, приняла такой же подарок эконома и поблагодарила его улыбкой.
— Все равно я права, — сказала Берта, раздраженная неудачей. — Она косит, и придется ей носить очки, — пробормотала она, возвращаясь на свое место у печки.
— Берта! — умоляющим тоном сказал господин Лера.
— Да ну тебя! Ты всегда на стороне Элизабет! — вскрикнула дочь, топнув ногой. — Я тебя ненавижу, так и знай!
Спрятав лицо в вышиванье, она заплакала от бессильной ярости. Элизабет молча вернулась к окну и стала так, что бордовая штора закрывала ее почти целиком, а растерянный господин Лера беспомощно посмотрел на дочь.
Немного погодя он вздохнул, спрятал пенсне в футляр, встал и пошел к двери коротким и тяжелым шагом, словно какое-то крупное стопоходящее животное.
Оставшись одни, девушки не обменялись ни словом. Время от времени потерпевшая неудачу в своих происках Берта фыркала, склонившись над вышиваньем. Сцена эта показалась Элизабет очень странной, она никак не могла взять в толк, в чем же ее упрекают. Будь она поопытней, она усмотрела бы в раздражении Берты самый беспристрастный комплимент в свой адрес, но пока что ей было неведомо, что чужое хорошенькое личико может ранить дурнушку в самое сердце.
Элизабет пальцем отвела занавеску, закрывавшую нижнюю часть окна. Серые тучи темнели, что предвещало новый снегопад, редкие прохожие бросали равнодушные взгляды на витрину кукольного мастера. Наблюдая привычную картину будней, девушка умела и в ней находить развлечение. Например, спрашивала себя, куда идут эти люди, которых она не знает и никогда не узнает. Для человека, склонного к размышлению, улица всегда хранит в себе какое-то особое очарование, дразнит воображение, пробуждает любопытство, задает уйму загадок. Это скопище тайн придает самой добропорядочной и хорошо знакомой улице необычность, во все времена влекущую к окнам мечтателей, исполненных неясных надежд на какую-нибудь счастливую неожиданность.
Несколько минут Элизабет оставалась погруженной в свои мысли, продолжая наблюдать за редкими прохожими, как вдруг звон колокольчика заставил ее повернуть голову; колокольчик весело заливался в неярком свете дня, будил улицу, стряхивал с нее дремотное оцепенение; затем послышался высокий звучный голос, возвещавший приход точильщика. Девушка хорошо знала этот голос, так как слышала его не первый год чуть ли не каждый день, не раз собиралась доверить этому самому точильщику ножницы, которыми изрезала теткин подол, а теперь держала в ящике комода, потому что они совсем затупились, но лень было спускаться, и еще мешало какое-то непонятное смущение; так шли неделя за неделей, и точильщик в конце концов заметил, что девушка внимательно-наблюдает за ним, и каждый раз улыбался ей. Высокий и широкоплечий, в черном кожаном переднике до колен, он шел слегка небрежной походкой, как человек, который использует не всю свою силу, одной рукой толкая крытую тележку, на которой было установлено точило, а другой — тряся медный колокольчик.
Обычно Элизабет отходила в глубь комнаты, едва заслышав звон колокольчика, но случалось, забывала об этом по рассеянности, и взгляд точильщика заставал ее врасплох; тогда ее охватывало какое-то возмущение и она, чтобы точильщик не подумал, будто она его боится, оставалась у окна, пока он не проходил мимо. У парня было открытое веселое лицо, какие часто можно встретить в провинции, ей он казался смышленым и чуточку озорным, к тому же она замечала, что под окном, из которого она смотрела, он трясет колокольчиком сильней и дольше, чем в других местах. Однако на самом деле ей хотелось выйти к нему лишь затем, чтобы вблизи рассмотреть его диковинную тележку, выкрашенную в зеленый цвет, с оцинкованной крышей, особенно интересовал ее наждачный круг, который пел и выбрасывал снопы искр, когда его касалось лезвие ножа.
В этот день Элизабет встретилась взглядом с точильщиком, тотчас отступила от окна, но все же недостаточно быстро, и он успел улыбнуться ей и легонько кивнуть, отчего кровь прилила к ее щекам. «Какой нахал!» — подумала девушка. Может, он ждет, что она выскочит на улицу и побежит за ним? Смущенная этой мыслью, Элизабет бросилась в кресло, но тут же встала и подошла к окну, однако точильщика уже не было видно, так что она испытала легкое разочарование, в котором сама себе не призналась.
— Что ты так всполошилась? — спросила Берта. — Я из-за тебя спустила петлю. Такая досада!
Звон колокольчика раздался где-то в конце улицы.
— Слышишь? — спросила Элизабет, поднеся руку к груди.
— Что? — поинтересовалась Берта.
Она состроила гримасу и поморгала глазами, тем самым показывая, что не понимает, о чем речь.
— Да ничего особенного, — поколебавшись, ответила Элизабет. — Просто у меня есть ножницы, которые надо бы поточить.
Она почувствовала, что заливается краской, и выбежала из комнаты. Минуту спустя она рылась в ящиках комода и никак не могла найти эти самые ножницы, пока не выбросила на пол две трети хранившихся в комоде вещичек. Ее как будто охватила лихорадка. Щеки пылали, волосы растрепались, она накинула на плечи пальто и кое-как нахлобучила шапочку из меха выдры. От волнения чуть не забыла о ножницах, которыми, по правде говоря, никогда не пользовалась, считала их неудобными, но теперь ей казалось совершенно необходимым отдать их заточить, и она в несколько прыжков спустилась по лестнице, не заметив, что Берта наблюдает за ней с верхней площадки.
Оказавшись на улице, Элизабет на бегу вдела руки в рукава пальто. Со свойственной ее возрасту быстротой и ловкостью она обгоняла прохожих, соскакивая с тротуара на мостовую и минуя удивлявшихся ей почтенных дам и выведенных на прогулку озорных школьников. Когда добежала до конца улицы, колотье в боку заставило ее остановиться в портике какого-то дома и перевести дух. Через несколько секунд колокольчик смолк, и девушка с тревогой подумала, не потеряла ли она след точильщика. «Это было бы нелепо», — подумала она. И снова бросилась бежать, хоть в боку по-прежнему кололо.
И вот она оказалась под аркой небольшой площади, окруженной домами из розового кирпича, которые сохраняли достойный вид, несмотря на безобразившие их афиши и оставшиеся от утреннего базара груды мусора перед ними. По площади деловито сновали рабочие в блузах, грузившие на телеги железные опоры или вываливавшие мусор в водосточную канаву. Элизабет увидела подметальщика, и ей захотелось спросить у него, не видел ли он того, кого она искала, но этот крупный мужчина в деревянных башмаках, с красными ручищами и галльскими усами внушал ей страх; она все же прошла за ним несколько шагов, пока он взмахом метлы не запачкал ей туфли. Наконец она решила обратиться с тем же вопросом к проходившей даме, однако диковатый вид Элизабет, державшей в руке ножницы, произвел на незнакомку неблагоприятное впечатление, она смерила девушку взглядом и ничего не сказала.
Минут пять было потеряно. Но Элизабет не отчаялась и, увидев идущего навстречу мужчину добродушного вида, сунула ножницы в карман, состроила любезную мину и вежливо спросила, не видел ли он точильщика. «Точильщика? — переспросил он. — Молодого и пригожего точильщика? Нет, куколка!» И подмигнул из-под очков. От злости Элизабет топнула ногой. «Ах, точильщик, — сказала тогда рыжая толстушка в белом фартуке, — так он пошел налево». И рукой показала, куда именно.
И Элизабет пошла по узкой и длинной улице, пустынной в этот час; по обе стороны тянулись темные лавки, в глубине которых кое-где уже горели лампы, так как небо потемнело, словно перед бурей. По мере того как городской шум затихал за спиной, Элизабет все больше беспокоилась, то и дело говорила себе, что бесполезно упорствовать в своем намерении, но какая-то непреодолимая сила все же толкала ее вперед. Она редко отваживалась заглядывать в эту часть города; даже среди бела дня казалось, будто в этих домах гнездятся болезни и преступления, из года в год городские власти ставили вопрос, не лучше ли снести весь этот квартал, однако по тем или иным причинам приходили к выводу, что момент неподходящий.
