В круге бархатного от зеленого абажура света располагалось мягкое кресло с брошенным на спинку галстуком. Полутень скрашивала царивший здесь беспорядок: заставленные стопками беллетристики подоконники, пыльные сувениры, дешевая курительная трубка и старые билеты на «Носферату» и «Руку мумии». Телефонный провод делил одну из стен пополам, в середине его прикрывала уродливая чеканка. Из-под груды фантастических журналов с рассказами Хаббарда о существах-мутантах, порожденных атомной радиацией, Адель вытащила альбом с репродукциями Босха, Гойи и Дюрера и тяжеловато опустилась в кресло.
Когда Эрик вошел, он задумчиво оглядел ее. За время, что они не виделись, к власти пришел Гарри Трумэн, в Японии завершился суд над военными преступниками, Израиль и Египет заключили перемирие, а ООН приняла Всеобщую декларацию человека. Адель приятно пополнела и не снимала с левой руки перчатки, поверх которой носила старые часы.
— Адель… А я искал тебя все это время. Где ты пропадала? Та вспышка на набережной… Ну помнишь? Я тогда подумал… — Эрик отмахнулся. — Неважно! Временное помутнение разума. Я так рад…
Непроизвольно ее руки сжались в кулаки. Нет, остановила Адель себя. Ей следовало во всем разобраться. Когда появится дитя, сделать это будет сложнее. Ей нужно освободиться от налипшей на нее лжи.
— Именно таких слов я от тебя и ожидала, Эрик, — похвалила она. — Я хочу уехать. Когда ты возвращаешься в Швецию?
14
Isa — лёд.
Зима — время скрытого развития, предшествующего возрождению. Сбросьте, отпустите прежнее, очиститесь от старого, и придет оттепель. Покориться — означает проявить мужество и мудрость.
В аэропорту Стокгольма их встретила мать Эрика Ингрид, некрасивая женщина со звонким голосом учительницы.
— Как ты узнала о моем приезде? — неприятно пораженный, застыл ее сын.
— Твоя нью-йоркская домохозяйка предупредила меня. Как хорошо, что ты…
Тут Адель взяла Эрика под руку. Еще в самолете он заметил ее новое платье, точнее то, что оно подчеркивало — Адель была беременна! И теперь на лице Ингрид отразились все охватившие ее подозрения.
— Приятно познакомиться, — Адель протянула руку и представилась. — Адель, близкий друг Эрика. Он много о вас рассказывал. Не посоветуете ли, где мне остановиться?
— Ингрид, — попробовал Эрик что-то объяснить. — Это не совсем то, что ты…
Но мать не обратила на его попытку внимания, щеки ее покраснели, в глазах засияли слезы. Ей пришло в голову разместить наглую девицу подле себя, где будет удобнее следить за ней.
— Поживите пока у меня, Адель, — решительно произнесла Ингрид и попробовала смягчить тон. — Дом слишком большой для меня одной, подходящая комната найдется.
Но слово «скандал» не выходило из ее головы.
— Я согласна, — сладко улыбнулась Адель.
Эрик не мог сдвинуться с места. Какое ужасное недоразумение! Или это Адель… Не она ли подстроила этот звонок домохозяйки, посоветовав той известить Ингрид? Да нет, невозможно! А если… Лучше бы ситуации остаться нелепой случайностью. Иначе выходит, что его мать, ни о чем не подозревающая мать, оказалась в заложниках.
— Мне кажется, что лучше… — подал он голос.
— Лучше? — взвизгнула Ингрид. — Лучше и придумать было нельзя!
Эрику стало страшно. Возле цветочного ларька начался приступ аллергии, и он заставил себя пробормотать несколько слов — предупредить Адель:
— Прости, — он спрятал лицо в платок. — Экскурсовод из меня прескверный, и я не смогу познакомить тебя с моим родным городом.
Прощаясь, он беспрестанно сморкался, за темными очками пряча слезящиеся глаза.
Часом позже провожая в отведенные для нее покои, Ингрид смущенно заметила, что ремонт в доме не делали очень давно.
— К сожалению, у Эрика нет на это времени. А дело все-таки мужское. Хорошо, хоть садовника прислал, — Ингрид обнимала серую кошку и снова засюсюкала: — Ах, ты моя славная девочка.
— Сколько ей?
— Шесть лет. А выглядит, как котенок, правда? Ребеночек мой ласковый!
— Вы не разу не вязали ее?
— Никак не решусь. Мне некогда возиться с потомством.
Спальня Адель выглядела удручающе: потрескавшаяся на окнах краска, подранные «котеночком» обои, скрипящий паркет, пыль, которую не замечали слуги. Старый абажур изгрыз клест, когда-то гостивший у Эрика-подростка.
Когда Ингрид отправилась к себе, Адель выглянула в коридор. Мать Эрика медленно брела, шепча себе под нос:
— Скандал! Скандал! — причитала она. — А если Бернадотты узнают, если Кристина узнает?… — Ингрид задохнулась от ужаса и захныкала. — Почему я? И младенец. Боже!
Адель тихо прикрыла дверь.
Ночью к ней скреблась кошка, которая не умела открывать двери и ныла в коридоре. Адель лежала на свежих хрустящих простынях, перелистывала рукопись Эрика — короткие оригинальные рассказы, написанные в пору юношеского увлечения галлюциногенами. С момента их создания прошло около десяти лет, но Эрик любил демонстрировать неискушенным грани своей неординарности. Когда устали глаза, Адель провалилась в сон.
Пленный был привязан к стулу, оставшемуся последним из сожженной для обогрева мебели. Кто-то из ребят, пытая француза, отсек ему палец, и теперь тот голосил.
— Пианист, — перевел Вальтер.
Эхо криков рикошетом отскакивало от стен бункера. И они, грязные, голодные, вскрывали добытые у француза консервы окровавленным ножом. В лесу, куда вели провалы тоннелей, похоронены Отто и Рихард, Адель помнила неопрятные волоски на их не знающих бритвы нежных щеках. Они смогли слегка забросать их мерзлой землей, и вороны каркали в кленовых вершинах. Адель носила мундир убитого снайпера с пыльными дубовыми листьями на погонах и ожерелье из вражеских армейских жетонов, ее ногти почернели, кожа стала шершавой, а в волосах ползали вши. Мальчики избили Питера — он опустошил флягу с алкоголем и спрятался в конференц-зале, закрыв тяжелую дверь и набрав комбинацию цифр, но замок заржавел. Теперь блевал в углу. А пианист, такой чистенький, брызгал слюной.
— Понял, что обречен, — комментировал Вальтер. — Говорит, склеп. Поначалу дергался. Говорил, дети. Я ему объяснил, что наиболее жестокие и циничные преступления совершают дети. Дети не знают, что такое предел.
Француз надломлено смеялся и выплевывал:
— Гитлер капут, дегенераты! Вас, ублюдков, вырежут! А мамочек ваших оттрахают евреи! И ты, сука, будешь еврейской подстилкой.
Через секунду он замолк — Адель пропорола ему селезенку. Потом на коленях стояла у стула, глядя на свесившуюся окровавленную руку. Часы на запястье продолжали свой ход, и Адель сняла их. Традиционно первые часы вручали отроку родители — как символ наступления зрелости, когда тот сам начинает отмерять собственное время. Вот она и повзрослела.
Адель проснулась, хватая ртом воздух, и сцепила большой и указательный пальцы на правой руке, проделать то же с левой, беспалой, она не могла. Четыре утра показывала ее «устрица».
За завтраком Ингрид развлекала ее болтовней. Адель узнала о букинистической лавке, которую Ингрид хотела открыть, о ворах, забравшихся в дом и вытащивших из бельевого шкафа спрятанные золотые украшения.
— Сама я сахара не употребляю, но где-то на кухне у меня сохранились пакетики — однажды я летала самолетом на похороны, — и служанка, действительно, принесла пожелтевшие пакетики с эмблемой авиационной компании.
Ингрид не задавала вопросов о ее муже, не стыдила ее и не сочувствовала. Ингрид пребывала в полной уверенности в том, что она носит ребенка Эрика. В глазах Ингрид был вопрос, чего блудная девка добивается: судебного разбирательства, сенсации, денег? Ну уж нет, от Эрика ей ничего не получить! И Адель с аппетитом ела — она не собиралась разочаровывать Ингрид в ее подозрениях.
— Где вы познакомились с Эриком? В Нью-Йорке?
— Он подошел ко мне в магазине и позвал на свидание, — мило улыбнулась Адель.
После завтрака Адель решилась осмотреть дом. Он был огромен, но жилыми оказались только несколько комнат. Остальные использовались как кладовки, где пылились бесформенные груды книг для мифической букинистической лавки, коробки с детскими игрушками и одеждой, которые обязательно пригодятся потомкам Эрика.
Старые датские газеты пестрели военными карикатурами Бидструпа. Одна из них звалась «Цена мира»: красивая женщина на диване закрыла лицо руками — плачет, рядом стоит Гитлер — поправляет галстук, внизу текст:
«Чехословакия: Ты нарушил свое обещание!
Гитлер: Не плачь из-за этого, крошка, я дам тебе еще одно».
Почему-то Адель совсем забыла, что Ингрид датчанка.
Адель обнаружила удочку, спустилась в заброшенный сад, где в траве терялись пурпурно-лиловые крокусы и желтые нарциссы. Усатый садовник сжигал прошлогоднюю листву. Видимо, он был дилетантом в садоводстве, поскольку устроил костер рядом с тропинкой. Эрик, нанимая прислугу, явно жалел денег.
