Карташов грустно посмотрел на меня и сказал:
— Ну, как знаешь… И чем тебе у нас не жилось?
После этого вдруг начал задавать вопросы штатский:
— Куда вы бежали? И с кем имеете связь на воле?
— Я не знал, куда я бежал. Я бежал из тюрьмы, а на воле у меня ни с кем связи нет. Все родственники мои сидят, я даже не знаю, где они. Один старый дедушка посылает посылки из Одессы.
— Вы отправляли отсюда нелегально письма?
— Ради бога, не начинайте вести расследование, как в 37-ом году. Может быть, вы меня спросите, не связан ли я с японской разведкой?
Штатский рассердился, меня отвели обратно в камеру, где я находился четверо суток.
Охрана изолятора была относительно вежливой, кормили хорошо.
Делать в изоляторе было нечего. Я много думал о себе, о своих побегах. Так проходили дни. На третий день неожиданно в камеру вошла Маруся. Я очень обрадовался. Мы поболтали, потом попрощались.
Другая встреча в изоляторе была с Людмилой Сергеевной. Она рассказала, что Карташов обо всем сообщил в Свердловск и в Москву и получил разрешение отправить меня в лагерь, где содержат беглецов, совершивших несколько побегов. Я расспрашивал о ее жизни, она охотно рассказывала. Расстались мы друзьями.
На пятый день послышалось какое-то копошение у двери, и в камеру вошел Миша Медведь. Он сказал, что его вызвали с работы и препроводили сюда. Перед этим он ходил на склад и в мое общежитие, и все его и мои вещи на телеге были доставлены сюда же. Подтверждалось сказанное Людмилой Сергеевной: значит, нас действительно куда-то отправят. Миша рассказывал о настроении в зоне. Огольцы, прибывшие из Москвы, задавали тон, укоряя активистов, что те работают на оперов32, что такие фраера33, как я, устраивают побеги, а они, в ком когда-то текла жульническая кровь, даже участвуют в разоблачениях, помогая начальству; что Володя Бауман и Коля Ухов оставлены в колонии, и теперь они совсем одни.
На следующий день утром пришли конвоиры из нашей колонии. Нас вызвали, мы вышли на улицу. Конвоиры погрузили все наши вещи на подводу и повели нас на вокзал. На вокзале начальник конвоя купил билеты. Подошел поезд, опять без нашей помощи были занесены вещи. Нас ввели в вагон. Для нас и конвоя было выделено отдельное купе в общем вагоне. Мы устроились, поезд тронулся.
Пассажиры не без удивления заглядывали в наше купе: два пацана в сопровождении конвоя. Вокруг, как обычно в вагоне, люди доставали свертки, кто-то уже принялся за еду. Нам тоже очень захотелось есть. Мы обратились к начальнику конвоя. Он сказал, что ехать всего два с половиной часа, но что если у нас есть деньги, то на станции можно что-нибудь купить. Деньги у нас были — мы получили все, что у нас было на счету. После следующей станции на нашем столике в купе появилась еда — хлеб, масло, колбаса и даже водка. Мы вместе с конвоирами принялись за еду, быстро охмелели и завалились спать. Конвоиры разговаривали с пассажирами. Как мне показалось, не успел я и прилечь, как нас уже разбудили — мы приехали. Вышли. На здании вокзала надпись: станция Исс.
До места назначения пришлось добираться километров семь; вещи наши несли конвоиры. Наконец, мы увидели четырехэтажное здание тюрьмы, прилегающую к ней огромную зону, приблизительно, километра два с одной стороны, очень высокий, метров десять, забор, перед забором двенадцатиметровая запретная зона, вспаханная и прибранная граблями. По верху забора — колючая проволока на специальных кронштейнах, направленная в обе стороны. В середине забора — ворота, маленькая вахта. Это была Нижне-Туринская колония строжайшего режима, а рядом с ней находился Нижне-Туринский изолятор.
НИЖНЯЯ ТУРА
Начальник конвоя зашел на вахту, а мы сели около нее на вещах. Приблизительно через час он возвратился с двумя мужчинами в форме. Один из них был дежурный по колонии, другой — высокого роста с интеллигентным лицом — начальник колонии по фамилии Отто. Начальник сказал нам с Мишей: «Все вещи сдать на склад. Если вас будут обижать, обратитесь через надзирателя ко мне». «Хорошо, гражданин начальник», — ответили мы. И, уже решив уходить, он лично мне задал вопрос: «Отца-то своего помнишь?» — «Помню очень хорошо».
После этого дежурный проверил у нас установочные данные по формуляру (лагерному паспорту с 20 пунктами). Потом мы взяли свои манатки и вошли в зону. Прямо перед нами стоял громадный барак — это была столовая. Налево, в углу, отгороженном высоким забором с проволокой, карцер; направо, тоже отгороженный, большой барак — БУР34. Сразу за БУР'ом был склад, куда мы по описи сдали свои вещи. После этого нас повели в баню. Мы вошли в раздевалку, повесили вещи на кольца для прожарки и приготовились идти мыться. Банщик открыл двери в баню и стал выгонять моющихся: «Довольно, хватит, размылись», — кричал он. В ответ на это раздался многоголосый женский визг. Я с любопытством заглянул туда и увидел громадное количество голых женщин. Банщик их прогнал одеваться, мы с Мишей вошли в баню. Баня была громадная, около сотни кранов, хорошая парилка. Мы начали мыться, залезли в парилку. Через некоторое время нас нашел банщик и выпроводил одеваться. Банщик позвонил дежурному, а затем отвел нас в столовую.
Мы поели и пошли в барак. Барак делился на три секции: две располагались друг против друга в торцах барака, третий вход был посередине, на нем было написано наверху «7/2», то есть седьмой барак, вторая секция. Мы вошли и увидели сплошные одноэтажные нары по стенам, на нарах располагались ребята приблизительно нашего возраста; появление дежурного никак не отозвалось на их времяпрепровождении. Дежурный громко крикнул: «Золото!» Откуда-то из-за угла выскочил парень постарше нас, в кальсонах, в хромовых сапогах, в косоворотке и жилетке. «Чего, гражданин начальник?» — «Вот к вам привел двух новеньких из Верхотурья. Смотри, не обижайте их». Золотой махнул головой в ответ, и дежурный вышел. Сразу же вокруг нас сгрудились все обитатели секции. Среди них оказались ребята из Верхотурья, прибывшие незадолго до нас. Один из них — Лешка-цыган — пожал нам руку и, обращаясь к Золотому, сказал: «Вот это как раз те, о которых я тебе рассказывал». Золотой дружелюбно обратился к нам, указывая на место рядом с собой на нарах. Мы расположились. От нас не отходили, пришлось рассказать о Верхотурье, о моем побеге. Во время рассказа о верхотурском активе многие проявляли негодование, заявляя, что все равно они когда — нибудь перережут всех этих сук.
Во время нашего рассказа вошел в барак очень хорошо одетый человек лет 35 и, подойдя к Золотому, сказал: «Ну, что вы здесь баланду травите? Может побалуемся?» Золотой быстренько достал из-под подушки колоду самодельных карт, уселся по-турецки, положил перед собой маленькую подушечку и игривым тоном заявил: «Ну, что ж, садись, Колдун. Сейчас я тебя уколдую».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
