Все знали, что Петька не собирается никуда поступать: отец — кадровый военный — наказал идти в армию.
— Что ты сейчас можешь выбрать, в твои-то годы? — сказал он сыну. — Послужи, возмужай — у нас все служили в роду, — научись за себя постоять, а уж потом выбирай, что душе угодно. Осенью, к призыву, тебе как раз восемнадцать. Сам Бог велел!
На Петьку в классе смотрели, не скрывая почтительного восторга и ужаса: все знали, что творится в армии, все ее как огня боялись, а Петька — нет, лез в самое пекло.
— Можно и мне к вам в клуб? — неожиданно спросил Дима.
Петька перестал лягаться, окинул приятеля критическим взором.
— Ну-ка, согни руку. — Жесткими пальцами он пощупал Димины мышцы. — Ничего, — протянул уважительно. — А теперь напади на меня! — Отойдя на три шага, Петька принял бойцовскую стойку. — Давай, вперед — никаких приемов, нормальная дворовая драчка.
Их уже окружили ребята.
Дима, спружинившись, прыгнул на Петьку, и они покатились по юной траве. Петька честно держал слово: никаких приемов не применял, но Дима чувствовал железные мускулы, крепость рук и упругость ног.
И мы, сплетясь, как пара змей,Обнявшись крепче двух друзей…
Да, наверное, Петька мог бы сразиться и с барсом.
— Аут, — рубанул рукой воздух Сергей. — Чай стынет.
Он просто спас Диму от жестоких объятий Петьки.
— Так возьмешь меня в этот ваш клуб? — задыхаясь, спросил Дима. — Сколько в месяц? — добавил, спохватившись, с тревогой.
— Нисколько, — хлопнул его по плечу Петька. — Это же отец мой придумал. Выбил у ЖЭКа подвал, заставил нас привести все в порядок. Жаль, не ходил ты на каратэ, трудно сразу начинать с джиу-джитсу. Но я тебе подсоблю, покажу кое-что. Айда пить чай, а то слопают все без нас.
И снова был едва уловимый аромат ландышей в волосах Тани, нестерпимость желания, внезапно охватившая Диму, завладевшая им всецело, поработившая его плоть. И когда Таня шепнула: «Пошли в лес, погуляем», — он, проглотив упругий комок в горле, только кивнул.
Лес был прозрачным, зелень едва проклюнулась, всюду бродили ребята в поисках белых, желтых, голубых первоцветов, и Дима с Таней удалялись все дальше, поминутно оглядываясь: когда наконец скроются из глаз однокашники — дались им эти цветы!
Нашли низинку, обрадовались. Дима бросил на землю куртку и, торопясь и страдая, сгорая от нетерпения, повалил Таню. Ее светлые волосы щекотали ему лицо, синие глаза потемнели, закрылись, а он все брал с наслаждением и восторгом Таню, защищая ее своим телом от комаров, тучей налетевших в низинку, закусив губы, чтоб не стонать…
— Пошли, а то бросятся нас искать, — шевельнулась Таня.
— Обожди немного, — взмолился Дима.
— Нет, хватит.
Таня отодвинула Диму, встала.
— Взгляни, я в порядке?
— Да, — сдавленно ответил Дима. — А я?
— Не очень, — засмеялась Таня и стала по-хозяйски поворачивать и отряхивать Диму.
— Что теперь будет? — спросил он тихо.
— Что? — распахнула глаза Таня. — Разве я теперь не твоя девушка? Разве не было тебе хорошо?
— Было, — ответил Дима, и ему стало страшно: эта жуткая от Тани зависимость и есть, значит, любовь?
* * *
Жара грянула сразу, в мае, и все, кто мог, убежали из города, в том числе и родители Тани — на дачу. Димины сочли своим долгом остаться, хотя, как выяснилось, напрасно: сына они почти не видели.
— Где тебя носит? — беспокоилась мать. — Тебя допустили к экзаменам? Что сказали про твои стихи?
— Сказали, хорошо, — врал Дима. — К экзаменам допустили. И я занимаюсь у Петьки.
— Разве он тоже поступает в Литературный? — не отставала мать. — Ты не говорил, что он пишет стихи.
— А он их не пишет, — быстро сообразив, что со стихами можно здорово лажануться, ответил Дима. — Он у нас будущий критик.
— Ну-ну, — недоверчиво протянула мать. Что-то здесь было не то и не так — она это сердцем чувствовала, — но в их семье привыкли верить друг другу и мелькнувшую было мысль позвонить в приемную комиссию и хоть что-то узнать Димина мама отвергла как недостойную. Как она потом об этом жалела!..
В подвале было просторно, прохладно и чисто.
— На сегодня все, — отдавал команду Сергей Иванович, отец Петьки. — Пылесосим, моем полы, потом ко мне, в душ, и — по домам.
Уставшие, разгоряченные, потные, ребята тщательно мыли полы и пылесосили маты — никому и в голову не пришло бы роптать: авторитет тренера был непререкаем. Его — строгого, подтянутого, ко всем одинаково справедливого, а главное — мастера восточных единоборств побаивались и любили.
— Слышь, Петька, тебя отец когда-нибудь драл? — спросил как-то раз рыжий веснушчатый Васька, самый маленький из мальчишек.
Петька его сначала даже не понял.
— Как это? — удивился он. — А-а-а… Нет, никогда. Сильные слабых не обижают.
— А меня обижают, — горестно призадумался Васька. — Мать чуть что — хлоп по морде, а отец — ремнем. — Круглое, в веснушках, совсем еще детское лицо выражало печальное недоумение. — Может, они не знают?
— О чем?
— Что слабых не обижают… Ну ничего, вот я как следуют научусь…
Петька обнял его за плечи.
— Пошли по-быстрому в душ, а то отец будет сердиться.
Душ принимали у Петьки по очереди.
— Понимаешь, нет душа в подвале, — раз и навсегда объяснил жене Сергей Иванович. — А пот полагается смывать сразу, не то простудишься. Уж ты не сердись, Валентина, они быстро, по-военному, я им сказал.
Сейчас, летом, группа таяла с каждым занятием: мальчишки разъезжались по дачам и лагерям.
— Тем лучше, — говорил Петька. — Нам с тобой больше внимания. А у Димки здорово получается, правда, пап?
— Неплохо, — сдержанно отвечал Сергей Иванович. Он редко кого хвалил, зато как ценили мальчишки его похвалу! — Значит, тоже в армию? Ну и правильно, молодец: таланту очень важен жизненный опыт.
— Да какой у меня талант, — смущался Дима.
Он и вправду больше в него не верил. Новые стихи не писались — от жары, что ли? — старые казались пустыми и даже глупыми. Знойное небо стояло над Димой, иссушая, испепеляя его. До смерти хотелось позвонить Лене, но он боялся: почему-то казалось, что Лена все знает. И чем дальше, тем невозможнее было ей позвонить. Узнать бы, поступает она в свой иняз или нет? Одобрила бы безумное его решение? С Таней говорить было не о чем, как Дима ни напрягался. А она болтала без умолку, в основном пересказывая сериалы, которые Дима терпеть не мог, хотя это было несправедливо: он же их не смотрел. Сама мысль, что кто-то навязчиво, каждодневно претендует на его вечернее время, возмущала его. Пробовал объяснить Тане, но она его не поняла. Лене не пришлось бы и объяснять.
