Из Большого дома подполковник направил стопы к доценту Бомжу. Поднимаясь по широкой лестнице старого петербургского дома и насвистывая «В Кейптаунском порту», Ледогоров рисовал себе сомнительного этого персонажа. Старый хиппи, облезлый и обозленный – небритый-нечёсанный, воняющий козлом гражданин человечества. Господин Протест, живая пощёчина общественному вкусу и обонянию.
Разыгравшееся воображение живописало обшарпанную берлогу: по углам – залежи мусора, на столе и подоконниках– баррикады грязных тарелок, из-за хлипкой клозетной двери по-бетховеновски грохочут потоки из навечно сломанного бачка.
Но вот распахнулась стальная, красным деревом обитая дверь – и от хлынувшего запаха Роджер едва сдержал рвотный позыв. Нет: это не было вонью изгаженной конуры. На Ледогорова обрушились ароматы жарящегося мяса, очень свежего и очень сочного. Как же Роджер обожал этот аромат в прежней своей жизни – до ТОГО «шашлыка по-ангольски»! А теперь вот – мгновенное помутнение в голове и единственная мысль: хоть бы не вывернуло наизнанку! Но при этом глаза, губы, даже орлино изогнутый нос пирата источали безмятежность и полнейшее доброжелательство.
А впору было источать тихое изумление. Ибо на пороге его встретил человек, нимало не напоминающий аутичного социопата. На подполковника с безмятежным любопытством взирал пожилой красавец, этакий Дон Жуан на пенсии. Облачен красавец был в пурпурный халат, сидевший на нем, словно королевская мантия. На лице стареющего бонвивана выделялись вишнёвые губы полнокровного человека, а также глаза – живые и усмешливые: не то улыбаются, не то потешаются над тобой, ни в грош не ставя.
Сейчас эти глаза, не переставая посмеиваться, с детской непосредственностью обследовали незваного гостя – и тот поспешил представиться, не забыв предъявить «верительную грамоту».
– О, господин подполковник спецслужбы? – весело подивился алогубый хозяин. – Рыцарь плаща и кинжала? Любопытственно, любопытственно! Чему обязан столь неожиданным вниманием?
И тут же спохватился:
– Да вы входите, господин рыцарь! У меня тут в аккурат свининка парная на огне доходит. Заодно и откушаем, чем Бог послал!
И подмигнул заговорщицки. Из-за обширной спины эпикурейца и бонвивана доносились юные голоса ливерпульской четверки, исполняющие свою бессмертную «Yesterday».
«А откушать ты, видно, не дурак. – отметил Ледогоров, ненавязчиво обозрев дородную стать красавца-мужчины. – Гаргантюа! Гаргантюа и Пантагрюэль в одном флаконе!».
Впрочем, малодушное топтание в прихожей становилось уже просто неприличным. На первых же минутах знакомства обидеть хозяина отказом, было бы верхом непрофессионализма. Подавив желание броситься прочь от душивших его ароматов, подполковник поблагодарил хлебосольного хозяина и подмигнул ответно: мы и сами – не дураки насчет чревоугодных радостей!
И, исходя холодным потом, проследовал в кухню.
Роджеру показалось – в горле у него поселилась огромная лягушка: зеленая, скользкая и беременная. И вот сейчас она прямо там начнёт метать мерзкую свою икру. Подполковник героически проглотил беременную квакшу, выдавил из себя подобие улыбки и, лицемерно потирая руки, плюхнулся за накрытый стол.
А в нарядной кухне царил праздник вселенской неги. Да, чёрт побери: этот Бомж умел наслаждаться жизнью! Он и сейчас всем своим существом отдавался застолью: вгрызался крепкими зубами в отменное мясо, щедро заедал малахитовой зеленью, а вино в его бокале играло рубином и дарило изысканный букет послевкусия.
Культовая битловская песня, между тем, иссякла, и DVD-плеер ни к селу, ни к городу грянул: «По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах…». Поражённый такой жанровой всеядностью, подполковник уставился на странноватого меломана:
– Пёстрый репертуар у вас на диске!
– Да-да! – покивал тот радостно. – Этакое, знаете ли, попурри! А может – ассорти…
Самоотречённо вкушая гастрономические дары, Роджер проводил втихую разведку боем: что это за бомж эпикурейского разлива? Имеет ли он отношение к анонимному «динозавру»?
А тот витийствовал:
– Человечество по маковку погрузилось в свои компьютеры, завязло в глобальной сети интернета. Не оценив всех прелестей реального мира, эти кретины ринулись в мир виртуальный. Аж из порток выпрыгивают от счастья, мизерабли…
Весёлый Роджер выражал собеседнику полное своё согласие: вот уж мизерабли – так мизерабли!
Уписывая сочную свинину, доцент развивал мысль:
– Мне не по пути с этими дебилами, которые всю жизнь пытаются сделать виртуальной: экономика мыльного пузыря, политика мыльного пузыря, общество мыльного пузыря! И пускай я (увы!) приговорён к пожизненному заключению в таком, с позволения сказать, обществе, но разделять его интересы не намерен! И не намерен жевать виртуальную осетрину и запивать виртуальным коньяком!
Ледогоров щедро полил ненавистное мясо кетчупом «Чили», демонстрируя: «И я не намерен! Руки прочь от радостей естества!».
Плеер тем временем покинул дикие степи Забайкалья и выдал: «Ах, крокодилы, бегемоты, ах, обезьяны, кашалоты, ах, и зеленый попугай!». Отдавшись искусству, хозяин набарабанил пальцами пару тактов и кивнул удовлетворённо. После чего вновь озаботился туманной человеческой юдолью:
– В этой исправительно-трудовой колонии, именуемой жизнью, Господь нам ниспослал маленькую радость – воспарить за обильным столом, исполниться благодати.
– Благодать – дело великое, – согласился Роджер. И деликатно поинтересовался:
– А правда, что вас именуют (гм-гм!) Бомжом?
Собеседник склонил холёную главу, источающую ароматы Кёльнской туалетной воды:
– Сущая правда! Забавно, забавно!
– За что же вам присвоили такой… э-э… титул?
– Давняя история – пухлой котовой лапой махнул Бомж. – Я тогда был глуп и пытался облагодетельствовать не человечество, конечно, но хотя бы отдельных индивидуумов. Не мог смотреть, как вчерашние инженеры, руководители проектов оказались выкинутыми на улицу. Как они спиваются, превращаются в сущих мизераблей. Прискорбно, прискорбно!
– И что же? – заинтересовался Роджер.
– Да вот – собрал пятерых таких особей и озаботился целью – вернуть их в цивилизованную жизнь. Действовал по известному принципу – не накормить рыбой, а научить ловить ее. Стал сих блудных сыновей у себя на дому посвящать в премудрости компьютерных технологий: специальность – хлебная, с ней без копейки не останешься.
– И как? Обучил?
– Всенепременно! – хмыкнул иронически благотворитель. – После второго же занятия один из ученичков спер у меня ключи от квартиры и успешно ее обчистил. Тут я под своей меценатством подвел жирную черту. Только кличка с той поры ко мне приклеилась – «Доцент-Бомж». Смешно, смешно!
«Какой-то ты не аутичный!» – размышлял московский гость, обозревая пышущего жизнелюбием раблезианца. Не вписывался этот персонаж в портрет, обрисованный Винчестером, – ох, не вписывался…
И что теперь? Бросить самоистязание свининой, проблеять «спасибо» и откланяться? Ну нет, ты мне выложишь про всех аутичных социопатов города Питера, явных и тайных!
– А правда, что мастерское владение всеми вашими компьютерными примочками – монополия прыщавых юнцов? Уважаемый хозяин дома, разумеется, не в счёт! Ну а кроме вас найдётся хотя бы один виртуоз этого дела, и чтобы – в зрелых годах? Этакий высокодуховный бука, не нашедший себя среди людей и сбежавший в «паутину». Попадаются такие ископаемые в ваших культурных пластах?
– Неплохо рисует ваше воображение, господин подполковник спецслужб! – расхохотался Гаргантюа. – Есть у нас такой бука. Профессор и лауреат. Мой, между прочим, старинный приятель! Прежде-то нормальный был мужик – не дурак посидеть за столом, опрокинуть рюмаху, анекдоты потравить. А потом – трагедия. Сын у него погиб единственный. Трагично, трагично!
– Погиб? Что, – автоавария?
– Да какое там! Котелок ему проломили. Средь бела дня, на Фонтанке, чуть не у порога областного суда. Свидетелей – и тех не сыскалось. Такие вот дела: угрохали парня – и взятки гладки!
– Ограбить хотели?
– Да, вроде, нечего у него грабить было. В общем, история темная.
– И что – на этом отец сломался?
– Увы. Себя винит: с сыном-то у него не сложилось. Нрав у папаши не сахарный, вот парнишка и ушел из дома. А не ушел бы – может, по-другому всё сложилось…
Махнул рукой:
– Ну да кто теперь разберет? В общем, как сына не стало – так отец и «поплыл». А ведь не слабак какой – матёрый мужичище, утёс каменный! В запой, правда, не ушел. Но сперва ополчился на весь белый свет, зверюга зверюгой сделался. А потом вдруг в другую крайность его кинуло: толстовцем заделался. Никакого, говорит, насилия творить нельзя. Иначе мы – не люди, а динозавры допотопные.
