В восемь пятнадцать они остановились позавтракать в придорожной забегаловке. Витька набрал себе бутербродов с колбасой и моментально сжевал, Игорь и Антоша взяли по пицце и едва откусили по кусочку, а Тимур вообще не стал брать еды – ограничился кофе, который, против ожидания, оказался вполне приличным.
На столах лежали вышитые салфетки. Смирные июньские мухи ползали по красным и черным клеточкам, будто играли друг с другом в шахматы. Игорь улыбнулся буфетчице, та ответила равнодушным рыбьим взглядом, и это неожиданно его уязвило.
Дикие люди, думал он, глядя, как буфетчица наклоняется над соседним столиком, сметая тряпкой крошки. На Западе в ответ на улыбку принято отвечать улыбкой же. Видно, что человек к тебе с добром, а ты что?
У буфетчицы была красивая попа. Игорь подумал о Катьке, которую он сегодня обещал повести в ночной клуб, и невесть почему разозлился. Вот приедет он усталый, похмельный, с красными глазами – а ей плевать на его настроение, ей нужно танцевать, манерничать, рисоваться, по сторонам глазками постреливать…
Он осадил себя. Это было глупо и несправедливо, так думать о Катьке. Она всего два месяца как его постоянная подруга. Ждет, скучает, котлет небось нажарила…
Слишком много ненужных мыслей лезло в голову в это утро – от усталости, разумеется. Буфетчица, мухи, котлеты. Надо попробовать поспать в машине.
…И приснится какая-нибудь дрянь, вот как Антону.
Антоша икнул и промокнул белый лоб бумажным платочком. Тимур о чем-то думал, и глаза его смотрели внутрь. Витька меланхолично дожевывал последний бутерброд. Все мы устали, подумал Игорь. Все мы ели и пили какую-то дрянь. Добраться домой, помыться в душе, выспаться в своей постели – и все эти сны о расседающихся кладбищах вывалятся из сознания, как песок из опрокинутого кузова. Псу, которого мы спасли, тоже было жутко, пока голодал и мерз в яме. А сейчас вырвался, наелся и спит где-то на солнышке, забыв о плохом…
Старые могилы, бывает, проседают, и оттуда вырывается сноп фосфорных, светящихся в темноте искр. Рассказывал старый преподаватель в институте – якобы видел такое еще мальчишкой, долго заикался потом, его даже к бабке водили «выливать переполох». Преподаватель, надо сказать, действительно чуть заикался, особенно когда злился на особо тупых студентов. Ну и пусть его; в такое ясное летнее утро не стоит думать о каких-то там кладбищах…
Он тут же увидел его будто воочию – неровные плиты, два покосившихся креста у дальней ограды. Но ведь не было крестов? Ограды вокруг кладбища точно не было. Помнится, кусты, гнилые столбы…
– Ты чего? – спросил Тимур, и Игорь обнаружил, что на него все смотрят.
– Ничего, – он изобразил удивление. – А что?
Витька тряхнул головой:
– Вот, блин, в ушах звенит. От недосыпа. Ну, чего вы такие смурные?
– Устали, – сказал Тимур, и одновременно Игорь отозвался:
– Да так…
Антоша снова икнул, да так громко, что буфетчица оглянулась.
* * *
В машине они пережили маленький скандал – Игорь хотел курить, опустив окно, Антоша был категорически против:
– Вонища будет! Я же не курю, я терпеть не могу, когда в машине курят! Ты же знаешь! Давай остановимся, отойди на десять метров и дыми сколько хочешь!
Игорь, раздраженный, еле сдержался, чтобы не послать Антошу, куда друзей обычно не посылают. Согласился потерпеть; почти сразу его начало мутить, во рту пересохло, и вода мало помогала. А хуже всего – Тимур вдруг начал петь, сперва тихо, потом все громче.
– Заткнись, а? – обернулся к нему Игорь.
Получилось резче, чем он хотел. Тимур замолчал и нахмурился.
– Может, радио включить или диск поставить? – миролюбиво предложил Витька.
Включили радио, но ничего не нашли, кроме трескучей попсы. Тогда Игорь, по совету Антоши, поставил Энрике Иглесиаса, но Витька взбунтовался, определив музон как «сладенький». Против шансона возразил уже Тимур; Игорь менял диски, пока не нашел хард-рок, кое-как удовлетворивший Тимура, но тут Антоша жалобно сказал:
– Пацаны, уберите, у меня башка сейчас лопнет…
В конце концов они включили каждый по девайсу – мобильнику, плееру – и поехали дальше в наушниках. Тимур снова подпевал, иногда очень громко.
– Остановись, отлить надо, – сказал Антоша. Витька не услышал, Антоша выдернул у него наушник из правого уха и закричал с неожиданной злобой: – Остановись! Уссусь!
Витька сразу свернул к обочине. Дорога здесь была узкая, всего две полосы, давно не чиненная, разбитая грузовиками. На обочинах стояли одуванчики с невероятно длинными стеблями – желтые шапки и белые шары покачивались в полуметре над землей. Прокатили ржавые «Жигули», стих мотор, и сделалось тихо.
Антоша отошел за ближайшую елку. Тимур вертел головой, будто пытаясь определить стороны света. На бетонный столбик с давно смытой разметкой села бабочка-капустница.
Игорь жадно закурил. Протянул пачку Витьке и Тимуру.
– Слушай, – Тимур смотрел в небо, голубое, с редкими облачками. – Мы таки отравились, наверное, их самогоном. У меня теперь вроде бред наяву.
Игорь покосился на него, но ничего не сказал, только глубоко затянулся.
– Бред, – сквозь зубы повторил Тимур. – Сижу и думаю, как придурок, про это кладбище. Уже песни меняю, уже стихи вспоминаю, какие помню, про девок пытаюсь думать. Все равно лезет и лезет. И ведь вспоминаю, блин, такие штуки, которых и видеть не мог, потому что темно было.
Игорь курил, глядя в сторону. У него онемело лицо. Надо было сказать: «Я тоже» или: «Как, у тебя то же самое?» Но Игорь молчал и делал вид, будто навязчивое состояние Тимура его не касается. Перед глазами у него мельтешила будто бы сетка, будто туча мошкары затрудняла зрение, и казалось, что привычный мир расседается, как гнилое мясо. Твердые вещи, как дорога, и мягкие вещи, как спинка сиденья, и повторяющиеся вещи, как начало рабочего дня или новости по телевизору. Все они складываются в систему, в картину наших представлений о мире, но достаточно крохотного толчка, чтобы иллюзия растаяла. Мы смертны, висим над пропастью, и все твердые, мягкие, повторяющиеся вещи слишком хрупки, чтобы защитить нас от хаоса…
Но мы вернемся домой. Выспимся, успокоимся, примем душ. Ничего нет правильнее душа в родной ванной: мир сразу встанет на место. Ничего.
Зашелестели верхушками елки. Витька сплюнул, поглядел направо, налево; со времен древних «Жигулей» ни одной машины не показывалось.
– А мы правильно едем? – спросил вдруг Тимур. – Что-то дорогая какая-то…
– Воскресенье, – Витька сплюнул. – А дороги везде одинаковые. Возьми, если хочешь, карту в бардачке и проверь.
Вернулся Антоша, бледный до синевы и очень задумчивый. Молча сели в машину; елки поехали назад, промелькнула автобусная остановка, а на ней бабка с жестяным ведром, накрытым тряпкой. Тимур снова запел на заднем сиденье. Игорь плотнее надвинул наушники; звучала попсовая песенка из альбома, который слила ему на флешку Катька. Простая песенка с припевом: «Топ, топ, топ…»
…Люди, когда-то похороненные там, были забыты. Их дети и внуки сами умерли и лежали на других кладбищах, возможно, за много тысяч километров от родного, заброшенного, поросшего дикой травой.
Топ, топ, топ.
И фанерные звезды со следами серебрянки. Да хрен бы его побрал, это кладбище!
Он снял наушники, но припев звучал в ушах. Топ, топ, топ. Далекие медленные шаги.
* * *
К десяти тридцати воздух дрожал над разогретой дорогой, и вдалеке мерещились несуществующие лужи. В машине работал кондиционер, развеивая перегар и табачный дух, нагнетая прохладу.
Антоша пытался загрузить карту областей в свой телефон и открыть GPS-навигатор. Карта никак не хотела грузиться, а когда установилась наконец, телефон сдох – закончился заряд аккумулятора.
У Игоря был простой надежный телефон без всяких карт и отдельно – хороший плеер. Витька не доверял GPS-навигаторам, а Тимур ничего не смыслил в технике. Впрочем, это дела не меняло – машина шла по прямой, развилок на трассе не было, только съезды к деревням.
Игорь пытался дозвониться Катьке. Связь то возникала, то пропадала, пока не сгинула совсем. Странно. Он был уверен, что везде, даже в самой глуши, теперь есть покрытие. Может, дело в мобильном операторе?
Они ехали и молчали: Антоша пытался заснуть, мысленно проделывал йоговские упражнения, но расслабиться не удавалось ни на секунду. Игорь смотрел вперед; Тимур тупо рассматривал свои пальцы, массировал суставы и вглядывался в ладони, будто желая прочитать по ним судьбу.
В десять сорок две Игорь в первый раз оглянулся. Быстро повернул голову, посмотрел назад – и принялся тереть уши, и они сделались багровыми, как гребешок растревоженного индюка.
Тимур сделал вид, что ничего не заметил. Тогда Игорь обернулся еще, и еще, и еще раз. Он то заглядывал в зеркало заднего вида, то поворачивался всем телом и смотрел назад, всякий раз оказываясь почти нос к носу с Тимуром, но не фокусируя на нем взгляд; при этом лицо у Игоря было рассеянно-деловое – смотрю, мол, на кое-что необходимое, и ничего странного в этом нет. Просто оглядываюсь назад. Просто.
