Старые глупости. Живучие предрассудки, которые, лишь бы выжить, влезут даже в компьютер. Я питался ими. Я был убежден, что останусь бухгалтером до самой смерти, и бог знает сколько времени, хоть и не испытывал ощущения вины, верил, будто убил своего отца.
Интересно, куда делись книги, что были заперты в его вечно мрачном кабинете? А моя мать, которой сейчас должно быть восемьдесят, жива ли она еще? Я наплевал на нее, а она сама разве искала меня когда-нибудь? Я не убежал от нее, я только хотел повзрослеть. В сорок лет. В сорок лет я впервые был близок с женщиной. С Дианой. В темноте, как посоветовал Пульези, специалист в этом деле, желая помочь мне избавиться от моих страхов.
Диана и сын уходят в кухню. Я следую за ними.
Джакомо садится за стол, кладет обнаженные руки на холодный мрамор, и мать подает ему кофе с молоком.
— Отправляешься на какое-то празднество? — спрашивает Джакомо, глядя на мой темный костюм.
Слишком часто у меня возникает ощущение, будто мой сын в большей мере мужчина, нежели я.
— Я узнал от твоей матери, что ей совсем не нужны деньги. Лишние деньги, хочу сказать.
— А зачем они ей?
Если б я ответил, что Диана женщина, а женщине всегда требуются не только новые платья, но и многие другие вещи: кольца, серьги, ожерелья — словом, легкомысленные вещи, Джакомо не понял бы меня. Он ответил бы, уверен, что такие же вещи, только в мужском варианте, нужны и мужчине. Так что разницы между мужчиной и женщиной нет.
— Не знаю, — говорю я. — По-моему, у нее есть какие-то тайные доходы.
— Конечно. Подрабатывает на панели.
Доставить ли ему удовольствие, показав, что я совсем потерял рассудок?
— И ты провожаешь ее по вечерам?
— Она не нуждается в защитниках.
— Прекратите, — просит Диана, но не сердито, а спокойно, как останавливают докучливых детей.
Надкусываю кусок поджаренного хлеба. Жую с адским хрустом.
— Тебе надо сдавать какие-нибудь экзамены в ноябре?
Джакомо отвечает не поддающимся расшифровке хрюканьем, допивая кофе с молоком.
— Значит, если я не сбился со счета, наступающий год — последний. У тебя все в порядке с экзаменами?
Еще одно хрюканье. Прежде он ответил бы: «Да, отец».
Я всегда настаивал, чтобы он называл меня отцом, а не папой. Теперь он никак не обращается ко мне. Старательно избегает это делать.
Учеба дается ему легко. Он занимается на филологическом факультете и получит диплом в двадцать один год. Я же, напротив, сдав два или три экзамена по юриспруденции, бросил университет. Я ведь работал. Я прекрасно знал когда-то немецкий язык, но забыл его, даже очень постарался забыть.
Не знаю, какие намерения, какие планы у Джакомо. Довольствуюсь тем, что он не бросил учебу.
С улицы доносится громкий условный свист — явный сигнал. Джакомо вскакивает со стула и несется в свою комнату. Через минуту появляется одетый — джинсы и майка — и убегает.
Я вижу в окно, как он удаляется в обнимку с девушкой — у нее длинные, до пояса, каштановые волосы.
В кабинете звонит телефон.
— Еще один, кто проснулся так рано. Алло?
— Привет, Кино, это я, Пульези.
— Привет, комиссар. Прости, что разбудил тебя ночью.
— Пустяки. Если учесть, что в этом году мы отмечаем сорокалетие нашей дружбы. Тебя сразу отпустили?
— Как ты сам можешь убедиться. Но ты все же мог бы и предупредить меня, что вы явитесь с визитом.
— Молодец. А ты в свою очередь предупредил бы друзей по клубу.
— Этих друзей? Ты шутишь.
— Я говорю серьезно. По-моему, там собирается каморра, но я и в самом деле ничего не знал про облаву.
— Полный суверенитет каждого отдела, даже внутри единого учреждения.
— И очень хорошо. Чем меньше знаешь, тем меньше неприятностей. Насколько мне известно, донес кто-то из ваших членов.
— Всюду проникли. Поистине у нас полицейское государство.
— У нас есть и друзья — люди, с которыми стоит сотрудничать. Сколько ты там оставил?
— Много. А твои коллеги помешали мне отыграться.
— Олух ты. Осел. Только глупцы могут так швырять деньгами.
— Ради Бога, только твоего нравоучения мне сейчас и не хватало. Лучше скажи, откуда ты знаешь, что я проиграл.
— Профессиональная интуиция. Послушай, как ты считаешь, нет ли в твоем клубе пыли?
Интересно. Пульези разговаривает по телефону так, словно не существует прослушки (или нарочно говорит открытым текстом, чтобы получить точный и потому безошибочный перехват?), ведь теперь даже дети знают, что пылью называют наркотики.
— Не спеши. Ты ведь еще не нанял меня осведомителем.
— Не знаю, устроит ли тебя такал работа. Платим мало. Иногда это всего лишь обмен, так сказать, услугами. Таких, как ты, мы не можем себе позволить пригласить. Ну так что?
— Продавцов, я думаю, нет. Не та среда. Самое большее — кто-нибудь балуется по воскресеньям.
— У нас есть сигнал, но, возможно, он липовый.
— О ком идёт речь?
— Секрет.
— Послушай, Пульези, а когда дашь другие сведения?
— Не стану же я придумывать их. Жду, пока смогу сравнить с твоими. А все-таки, куда думаешь прийти в результате своего расследования?
— На кладбище.
— Такими вещами не шутят! А теперь иди дальше ругаться со своей женой. — Я промолчал, тогда он продолжил: — Ты весь разбит и по уши в дерьме от того, что проиграл. Что тебе еще остается, как не ругаться с женой?
— Ладно, прекрати изображать полицейского.
— Я полицейский, потому что прошел на эту должность по открытому конкурсу.
— Художник из тебя получился бы куда лучше.
Он от души расхохотался и сказал:
— Чао, Кино. Всего хорошего.
Не понимаю людей, которые, прощаясь, говорят «всего хорошего». Что они хотят этим сказать?
Ищу Диану. Она в спальне. Делает вид, будто приводит в порядок широкую супружескую постель, на которой спала, если спала, одна. Весьма привлекательная постель. Даже если только спать на ней, я это имею в виду. Сонливость волнами накатывает па меня.
— Тебе следовало бы сходить к адвокату, — говорю я. — Когда наконец решишься?
— Ты очень спешишь?
— Ну, я-то и вообще могу обойтись без этого. Но легальный разъезд поможет быстрее переждать годы до получения развода.
— Ты говорил мне это уже тысячу раз.
— А что, разве кто-нибудь слушает меня в этом доме?
— Не беспокойся. Найдешь подходящую партию, не упускай.
— Договорились, что Джакомо останется с тобой.
— Это решит он сам.
— Вот именно. Я и так знаю, что он не останется со мной. У нас с ним больше нет ничего общего.
Возвращаюсь в кабинет и, не раздеваясь, ложусь на диван.
Куда же подевался Давид? Надо бы предупредить полицию, хотя бы Пульези. В то же время не хотелось бы допустить оплошность. Давид может и прогнать меня.
Memow, похоже, дал себе передышку, но Аликино тотчас набрал вопрос, какой ему уже давно хотелось и не терпелось задать:
Этот Давид… Я не знаю его, и это не моя выдумка. Я не давал тебе никаких сведений о нем. Кто это?
Место на экране, где должен появиться ответ, остается пустым. Аликино попытался повторить вопрос:
Мне нужны исходные биографические данные Давида и все остальное.
Ответ, появившийся наконец, был поразительным. Аликино даже подскочил на стуле, настолько он был неожиданным: уже давно ему не доводилось видеть на экране эту красную мигающую надпись:
Информация недоступна.
Что-то — да нет, очень многое — не сходилось в ответе компьютера. Аликино быстро проанализировал две вероятные гипотезы:
1. Memow лгал.
2. Memow был способен придумать персонаж, даже не располагая необходимой информацией. Все равно что мотор завелся бы без бензина. Аналогия была абсолютной.
Аликино покачал головой. Обе гипотезы были неприемлемы, потому что обе были абсурдны.
9
Как всегда неожиданно, в верхней части экрана возникла красная кодированная надпись, предупреждавшая о появлении имени особого должника.
ОД Чарли Юинг.
Аликино слегка оторопел. Ему пришлось сделать некоторое умственное усилие, чтобы переключиться на обычный режим работы.
Прошу подтверждения центрального архива.
Через несколько секунд появилась стандартная надпись:
