Полукровки. Но не белые женщины, и в особенности не белые женщины, которые окончили университет. Когда она почувствовала руку Хааса на плече — тот сделал это не из любви или нежности, а как друг, а может, и не как друг, а как свидетель, — те немногие слезы, что капнули и покатились по поверхности стола (стола, который пах хлоркой и, как ни странно, кордитом), высохли и она подняла голову и посмотрела в бледное лицо своего подзащитного, своего мужчины, своего друга, лицо застывшее и в то же время расслабленное (как оно, интересно, могло быть расслабленным и застывшим?), так вот, он смотрел на нее с исследовательским интересом, словно бы они находились не в тюремном зале, а среди сернистых испарений на другой планете.
Двадцать пятого ноября был обнаружен труп Марии Элены Торрес, тридцати двух лет, он лежал в ее собственном доме на улице Сукре в районе Рубен Дарио. За два дня до этого, двадцать третьего ноября, улицы Санта-Тереса обошла демонстрация женщин: они двинулись от университета к мэрии, протестуя против убийств женщин и безнаказанности. Женщин собрала ЖСДМ, а к ним присоединились другие неправительственные организации — ПДР и разные студенческие группы. Согласно данным властей, в митинге участвовало не более пяти тысяч человек. Организаторы утверждали, что более шестидесяти тысяч человек прошли по улицам города. Мария Торрес шла среди них. Два дня спустя ее зарезали в собственном доме. Один из ударов пришелся в горло и вызвал кровотечение, которое послужило причиной смерти. Мария Элена Торрес жила одна — незадолго до смерти она ушла от своего мужа. Детей у нее не было. Соседи сказали, что на этой неделе они с мужем поругались. Когда полиция наведалась в пансион, где проживал муж, тот уже скрылся. Дело поручили судейскому Луису Вильясеньору, недавно прибывшему из Эрмосильо; тот через неделю допросов пришел к выводу, что убийцей был не муж, а парень Марии Элены, некий Аугусто или Тито Эскобар, с которым она встречалась уже месяц. Этот Эскобар жил в районе Ла-Вистоса и нигде не работал. Когда за ним пришли, его уже и след простыл. Равно как и муж, он скрылся. В доме нашли троих мужчин. На допросах они показали, что однажды вечером этот Эскобар вернулся в перепачканной кровью рубашке. Вильясеньор сказал, что никогда в жизни еще не допрашивал более вонючих типов. Дерьмо, сказал он, оно у них было как вторая кожа. Все трое перебирали мусор на нелегальной свалке Эль-Чиле. В доме, где они жили, не то что душа, водопровода не было. Как, блядь, спросил себя Вильясеньор, этот Эскобар сумел стать любовником Марии Элены? Под конец допроса Вильясеньор вывел всех троих задержанных во двор и нещадно избил их шлангом. Потом заставил раздеться, бросил им мыло и устроил душ из шланга в течение пятнадцати минут. Потом, когда его вырвало, он подумал, что его поступки не лишены внутренней логики. Словно бы одно вытекало из другого. Вот он их отлупил куском зеленого шланга. Вода лилась из черного шланга. Мысли его утешили. Перебиратели мусора дали ему описание возможного убийцы, он составил фоторобот и разослал его в полицейские участки других городов. Тем не менее дело так и не закрылось. Бывший муж и жених просто исчезли, и о них больше никто никогда не слышал.
Естественно, однажды работа кончилась. Дилеры и галереи меняются. Мексиканские художники — нет. Они навсегда остаются мексиканскими художниками, скажем, как марьячи, а вот дилеры однажды садятся в самолет и улетают на Каймановы острова, а галереи закрываются или понижают жалованье сотрудникам. Это и произошло с Келли. Тогда она решила заняться дефиле. Первые месяцы все шло хорошо. Мода — она как живопись, только попроще. Одежда дешевле, и никто не требует от платья того же, что и от картины, в общем, поначалу все шло успешно, у нее были нужный опыт и контакты, люди доверяли если и не ей, так ее вкусу, дефиле пользовалось успехом. Но она плохо контролировала себя и свои доходы, и всегда, сколько я помню, жаловалась на безденежье. Временами ее ритм жизни выводил меня из себя, и мы жутко ссорились. Сколько раз я ее представляла холостым или разведенным мужчинам, готовым жениться на ней и финансировать ее хотелки, — но нет, Келли упиралась в свою безупречную независимость. Нет, я не имею в виду, что она была прямо святой. Не была. Я знаю мужчин (я знаю, потому что эти самые мужчины жаловались мне потом со слезами на глазах), которых она использовала по полной программе. Но она никогда не выходила из-под защиты закона. Они давали ей все, что бы она ни попросила, потому, что просила она, Келли Ривера Паркер, а не потому, что считали себя обязанными финансировать супругу, или мать (хотя в то время Келли уже решила, что у нее не будет детей), или официальную любовницу. Было что-то в ее природе, оно отвергало любой вид отношений, — из-за этого бескомпромиссного отношения к жизни она оказывалась в деликатной ситуации, за которую Келли, кроме того, винила не себя, а непредсказуемые повороты судьбы. Она жила, как Оскар Уайльд, не по своим возможностям — жизнь требовала от нее больше, чем она могла выдержать. А самое невероятное — это никак не влияло на ее характер, не озлобляло ее. Нет, конечно, мне приходилось видеть ее в ярости, в гневе, но все эти приступы проходили буквально за несколько минут. Еще одно ее качество, которое меня всегда привлекало, — это готовность поддержать друга. Впрочем, если подумать, это не совсем то качество. Но она была такой: дружба — это святое, и она всегда была на стороне своих друзей. К примеру, когда я вступила в ИРП, дома это произвело легкое землетрясение, если так можно выразиться. Некоторые журналисты, которых я знала много лет, перестали со мной разговаривать. А худшие из них разговаривать продолжили, но за моей спиной. Как вы хорошо знаете, у нас страна такая — каждый первый мачо, но почему-то кругом полно пидорасов. Иначе как объяснить, что у нас такая история. Но Келли всегда была на моей стороне, никогда не требовала от меня объяснений, никогда мне ничего такого не говорила. Остальные, как вы знаете, сказали, что я вступила в партию ради выгоды. Конечно, ради выгоды. Вот только есть разные способы стяжать преуспеяние, и я уже устала говорить об этом в пустоту. Да, я жаждала власти, отрицать не буду. Хотела развязать себе руки, хотела изменить что-нибудь в этой стране. Это я также не буду отрицать. Хотела улучшений в здравоохранении и образовательной системе, поспособствовать в
