Поначалу я никак не могла взять в толк — как это? Почему именно меня, я же буквально только что выбралась из застрявшего в девятнадцатом веке ранчо? Что во мне такого особенного? Я разве особенно привлекательна или умна? Глупой не была — это точно, — но не слишком умной. Почему же тогда я вызывала такую симпатию? Потому что была последней из Эскивель Плата, у которой в жилах текла кровь, а не водица? И если это так, то какая разница, зачем мне меняться? Я могла бы написать трактат о тайных ресурсах сентиментальности у мексиканцев. Какие мы все-таки двуличные. Кажемся простачками — или делаем вид перед другими, — а в глубине души — ух какие мы двуличные. Мы ведь кто? Да никто в особенности, но как же мы это ловко скрываем от самих себя и от других мексиканцев. И все ради чего? Чтобы скрыть что? Чтобы заставить поверить — во что?
Он проснулся в семь утра. В половине восьмого, приняв душ и полностью одевшись (костюм жемчужно-серого цвета, белая рубашка, зеленый галстук), спустился к завтраку. Заказал апельсиновый сок, кофе и два тоста с маслом и клубничным джемом. Джем оказался ничего, масло не понравилось. В половине девятого, пока он проглядывал криминальную хронику, за ним заехали двое полицейских. Оба были готовы служить ему до последнего вздоха. Они походили на двух шлюх, которым в первый раз разрешили одеть своего сутенера, но Кесслер этого не заметил. В девять он уже читал лекцию за закрытыми дверьми исключительно для специально отобранных двадцати четырех полицейских, большей частью в штатском, хотя некоторые пришли и в форме. В половине одиннадцатого он приехал туда, где работала судебная полиция, и некоторое время изучал и играл с компьютерами и программами опознания подозрительных лиц под довольными взглядами полицейской свиты. В половине двенадцатого все пошли обедать в специализирующийся на местной кухне ресторан рядом со зданием судебной полиции. Кесслер заказал кофе и сэндвич с сыром, но судейские настояли на том, чтобы он попробовал местную кухню — хозяин ресторана расстарался и принес аж целых два подноса, уставленных блюдами. Взглянув на них, Кесслер подумал о китайской кухне. После кофе перед ним поставили стаканчик с ананасовым соком — он его, кстати, не заказывал. Попробовал и тут же понял, что туда добавили алкоголь. Немного, только чтобы подчеркнуть аромат ананаса. Подали все это в тонком стакане с колотым льдом. Некоторые закуски оказались хрустящими, чем они были фаршированы — непонятно, другие были мягкими, словно вареные фрукты, но фаршированы мясом. На одном подносе расположились острые блюда, на другом — неострые. Кесслер попробовал вторые. Очень вкусно, сказал он. Потом попробовал острые и быстро запил их остатками ананасового сока. Умеют же пожрать эти сукины дети, подумал он. В час он с двумя судейскими, что говорили по-английски, направился осмотреть десять мест, которые Кесслер выбрал из полученных на ужине досье. За их машиной ехала еще одна, с тремя судейскими. Поначалу они заехали в овраг Подеста. Кесслер вышел из машины, подошел к краю оврага, вытащил карту города и что-то такое там написал. Потом попросил судейских отвезти его к Буэнависта. Там он даже из машины не вышел. Развернул перед собой карту и написал на ней четыре иероглифа, которых судейские вообще не поняли, а потом попросил отвезти его к холму Эстрелья. Подъехали они туда с юга, через район Майторена, и Кесслер спросил, как называется район, а узнав, настоял на том, чтобы остановить машину и немного пройти пешком. Следовавшая за ними машина тоже остановилась, и водитель жестами показал: мол, что там у вас случилось? Судейский, который стоял на улице рядом с Кесслером, пожал плечами. В конце концов все вышли из машин и пошли следом за американцем, прохожие искоса на них поглядывали — кто-то боялся самого худшего, кто-то думал, что это облава на торговцев наркотиками, а некоторые узнали в старичке во главе группы великого детектива из ФБР. Через две улицы Кесслер увидел кафешку с террасой, увитой виноградом крышей и белыми в голубую полоску тентами из парусины. Пол там был из утрамбованной земли с деревянной опалубкой. Кафе стояло пустое. Присядем ненадолго, сказал он одному из судейских. Из дворика хорошо просматривался холм Эстрелья. Судейские сдвинули два стола, сели и закурили; они переглядывались с улыбкой, словно говоря: ну вот, сеньор, мы ждем вашего приказа. Молодые лица, подумал Кесслер, полные энергии, лица здоровых молодых людей, из которых некоторые умрут, не дожив до старости, не дожив до морщин, что приносят с собой возраст, страх и ненужные тяжелые мысли. Женщина среднего возраста в белом фартуке появилась в глубине кафешки. Кесслер хотел заказать сок ананаса со льдом, такой же, как утром, но полицейские отговорили: мол, вода в этом районе не слишком хороша. Они долго не могли вспомнить, как по-английски будет «питьевая». А вы что закажете, друзья? — спросил Кесслер. Баканору, ответили полицейские и объяснили, что это напиток, его производят только в Соноре, а гонят из сорта агавы, который растет только здесь и нигде более в Мексике. Ну так давайте попробуем баканору, сказал Кесслер; дети с любопытством подходили к террасе, поглядывая на полицейских, а потом убегали дальше по улице. Женщина вернулась с пятью стаканами и бутылкой баканоры на подносе. Она сама наполнила стакан и осталась стоять у стола в ожидании его слов. Очень вкусно, сказал детектив, слушая шум в ушах от прилива крови. Вы здесь из-за покойниц, сеньор Кесслер? — спросила женщина. Откуда вы знаете мое имя? — удивился Кесслер. Я вас вчера по телевизору видела. А еще я ваши фильмы смотрела. А, фильмы, вот оно что. Вы хотите покончить со смертями? — спросила женщина. Трудный вопрос, но я, по крайней мере, попытаюсь — а больше ничего не могу обещать, ответил Кесслер, а судейский перевел это женщине. С их мест под полосатой парусиной холм Эстрелья виделся эдакой поделкой из гипса. Черные борозды — это, наверное, мусор. Коричневые — дома или халупы, которые чудом удерживались на крутом склоне. Красные — это, наверное, железо, пошедшее ржавчиной от непогоды. Хорошая баканора, — сказал Кесслер, поднимаясь из-за стола; он положил купюру в десять долларов, но судейские тут же вернули ему деньги. Вы наш гость, сеньор Кесслер. Наш дом — ваш дом, сеньор Кесслер. Для нас честь — находиться рядом с вами. Патрулировать с вами. Так мы тут патрулируем? — с улыбкой спросил Кесслер. Женщина смотрела им вслед из глубины кафе, ее, как статую, наполовину скрывала голубая занавеска, которая отделяла кухню или какое-нибудь служебное помещение. Кто же, интересно, затащил все эти железки на вершину холма, подумал Кесслер.
А ты, Клаус, давно это знаешь? Давно, сказал Хаас. А почему
