опять-таки ежели спрятать, тогда и вытаскивать изо рта у этой красавицы не стоило. Так что самое лучшее и самое скорое — продать зуб в Мемфисе. Но до Мемфиса пешком далеко, а чтобы сесть на поезд — а это денег стоит, но деньгами он скорее всего разжился н скорее всего ему сейчас такой зарез, что он их готов выложить, — надо вернуться в Пассем, но там его перехватить могут. Стало быть, ежели не в Мемфисе, то самое лучшее и самое скорое — продать зуб завтра на скачках. Вы или я наверняка поставили бы зуб на одну из лошадей. Но он ставить не будет, это не по нем — ждать долго, да и ненадежно. Но начинать искать его нужно со скачек — это дело верное. Жаль, не знал я про зуб, когда парень у меня в руках был. Может, я бы у него этот зуб выманил. Завтра утром в шесть сорок мистер Сэм Колдуэлл будет тут проезжать в западную сторону, так, будь парень мой, я бы свел его на станцию, и сдал на руки мистеру Сэму, и попросил бы держать его за шиворот, пока он не отправит его первым поездом в Арканзас.
— Ты сумеешь разыскать его завтра? — спросила Эверби. — Мне его нужно найти. Все-таки он ребенок. Я заплачу за зуб, куплю Минни другой. Но мне нужно его найти. Он, конечно, станет отпираться, дескать, нет у него зуба, в глаза не видел, но мне нужно…
— Само собой, — сказал Нед. — Я на вашем месте тоже так считал бы. Попробую. Заеду завтра с утра пораньше за Люцием, но вернее всего попытать счастья прямо на месте перед скачками. — Он сказал мне: — Народ начал захаживать к Пассемам, и всё будто ненароком, не иначе как пытаются разведать — какие такие чудаки все еще думают, будто этот конь годится для скачек. Так что не иначе завтра толпа соберется — будьте покойны. Сейчас уже время позднее, ложись поспи, а я отведу домой в постельку пассемского мула. А где носок? Ты его не потерял?
— В кармане, — сказал я.
— Смотри не потеряй, — сказал он. — А то непарный левый останется, а левый носок без правого надевать нельзя — дурная примета. — Он отошел, но недалеко, не дальше толстой стряпухи; теперь он обращался к ней: — На тот случай, ежели я передумаю и в городе заночую — когда у тебя завтрак готов, красавица?
— Да уж расстараюсь, подам чуть свет, когда и духа твоего здесь не будет, — сказала толстуха.
— Всем спокойной ночи, — сказал Нед. И ушел. Мы снова отправились в ресторан, и официант, уже в жилете, без воротничка и галстука, принес мисс Ребе свиных отбивных, и овсянки, и булочек, и черносмородинного варенья — все, что ели на ужин мы, не вполне горячее, но и не вполне холодное, так сказать, не в полной форме, как и официант.
— Заснула? — спросила Эверби.
— Да, — ответила мисс Реба. — Этот малолетний выб… — И осеклась и сказала: — Прошу прощения. Я-то думала, что всякого навидалась, пока занимаюсь моим ремеслом, но никогда не думала, что у меня в заведении сопрут зуб. Хуже нет этих маленьких ублюдков. Все равно как змееныши. Со взрослой змеей справиться можно, известно, чего от нее ждать. А змееныш кусит тебя в зад раньше, чем сообразишь, что у него уже зубы есть. А где кофе?
Официант подал кофе и ушел. И вдруг в этом огромном, затянутом чехлами ресторане стало тесно; каждый раз, как Бун и Бутч оказывались вместе в одних и тех же четырех стенах, вокруг все словно умножалось, разрасталось, так что больше ни для чего не оставалось места. Он, Бутч, то ли опять заглянул к доктору, то ли, если состоишь при бляхе, знаешь всех, кто не посмеет отказать в даровой выпивке. Было поздно, я устал, но вот он опять появился, и я вдруг понял, что до сих пор он еще не показал себя, только сейчас все и начинается; он стоял в дверях, выпирал из них, пялил блестящие глазки, наглый, оживленный, еще более краснолицый, чем раньше, и бляха на его пропотевшей рубахе тоже пялилась на нас как живая. Казалось, Бутч ее носит не как официальное подтверждение присвоенных ему полномочий, а как бойскаут — похвальный значок, как редкостную, поистине нелегко доставшуюся награду и вместе символ своей особости, символ безнаказанности любых поступков, входящих в некий мистический круг деятельности или этим кругом обусловленных; в ту же минуту Эверби вскочила и, можно сказать, юркнула к стулу мисс Ребы, на которую теперь выпялился Бутч. И вот тут я передвинул назад Буна, а на первое место по заботам поставил Эверби. У Буна была одна забота — Бутч, а у нее две — и Бун и Бутч.
— Так, так, — сказал Бутч. — Похоже, вся Катальпа-стрит переселилась к нам в Пассем? — Я сперва даже решил, что он приятель или по крайней мере деловой знакомый мисс Ребы. Но если и так, имени ее он не помнил. Но даже в свои одиннадцать лет я уже начал понимать, что бывают люди, вроде Бутча, которые вспоминают только о тех, кто им в данную минуту нужен, а сейчас ему нужна была (во всяком случае, он не отказался бы) еще одна женщина, неважно — кто, лишь бы более или менее молодая и сносная на вид. Нет, не то что нужна: просто она подвернулась ему по пути; так лев, который собирается дать бой другому льву из-за антилопы и уверен в победе (над львом, а не над антилопой), будет олухом, если не задерет, так сказать на всякий случай, еще одну антилопу, подвернувшуюся ему по пути. Только мисс Реба была совсем не антилопа. Бутчу подвернулся другой лев. Бутч сказал: — Вот это что называется Красавчик пошевелил мозгами, а то какой прок нам с ним цапаться из-за одного куска мяса, когда тут есть еще один, в точности такой же во всех важных подробностях, разве что шкурой чуть отличается.
— Это кто такой? — спросила мисс Реба у Эверби. — Твой дружок?
— Нет, — сказала Эверби. Она даже вся съежилась, хотя была большая, слишком большая, чтобы съеживаться. — Прошу вас…
— Она вам объяснить хочет, — сказал Бун. — У нее нет больше дружков. Они ей не нужны. Она завязала, вышла из дела. Как только мы кончим проигрывать скачки, она уедет неизвестно куда и поступит судомойкой. Спросите ее.
Мисс Реба посмотрела на Эверби.
— Прошу вас! — повторила Эверби.
— Что вам
