Ответив так поэту, Дьявол продолжил свой рассказ:
— Меж тем у де Лозере, согласившегося на предложение маркиза, на счету в банке Матье Дюрана остался миллион двести тысяч франков. Банкир, как только узнал о новых намерениях де Беризи, вверившего в его распоряжение свои средства, немедленно предложил де Лозере выплатить ему его деньги; но де Лозере посчитал делом чести просить Дюрана хранить их у себя, не желая давать недавнему недругу повод для подозрений в недоверии, которое не имело даже права возникнуть, когда удача так улыбнулась ему.
С другой стороны, Дано согласился на сделку, предложенную ему Дюраном, и последний занял место предпринимателя перед ипотечными кредиторами, а следовательно, должен был отдать этим заимодавцам миллион двести тысяч, а Дано — шестьсот тысяч франков; что, вместе с ранее выданными им Дано четырьмястами тысячами составляло в сумме два миллиона двести тысяч франков — цену, за которую он приобретал недвижимость Дано.
А вскоре разразилась Июльская революция.
— Великая революция! — пылко воскликнул поэт.
— Сомнительное утверждение, — скривился Дьявол.
— Которая направила Францию по пути социального прогресса…
— И отменила закон о разводах{476}.
— …сбросила с пьедестала аристократию…
— И возвела на него офицеров национальной гвардии.
— …возвысила народную нравственность…
— И открыла танцевальный зал Мюзара{477}.
— Вы затаили злобу на нашу революцию, господин де Серни, — сделал вывод поэт.
— За что? За то, что она не принесла ничего хорошего? Так я от нее ничего и не ждал. В отличие от Матье Дюрана, который надеялся на великие перемены и дождался… банкротства.
— Как? Он разорился?
— Слушайте дальше.
II
— Если я внятно разъяснил вам в начале моего рассказа на примере господина де Беризи, как Матье Дюран использовал вложенные в его банк средства, как он помещал их в государственные ценные бумаги в ожидании какой-либо выгодной операции; если я достаточно прозрачно обрисовал вам положение банкира перед лицом многочисленных клиентов, то вы должны понять, какие огромные убытки он понес, когда, вынужденный быстро возвращать все денежные вклады, находившиеся на счетах в его банке, он стал продавать пятипроцентные облигации, которые приобретал по сто десять франков, за восемьдесят семь франков и трехпроцентные, которые стоили восемьдесят два франка, по шестьдесят два.
Гигантской пертурбации, привнесенной этой революцией в коммерческие дела, хватило, чтобы обесценить государственные облигации и подорвать состояние тех, кто владел ими как залогом собственных долгов. С другой стороны, обесценилось все, особенно жилье в Париже, который моментально опустел. В результате операция с Дано, которая была бы весьма прибыльной в любое другое время, оказалась убыточной, когда Матье Дюран был вынужден все обратить в наличные, чтобы вернуть деньги вкладчикам, и он едва выручил миллион восемьсот тысяч франков за недвижимость, которая обошлась ему в два миллиона двести и за которую он надеялся получить три миллиона{478}.
Конечно, два таких незначительных дела, как дела де Беризи и Дано, не могли поколебать такой банкирский дом, как дом Матье Дюрана, но, показав вам, сколь неприятно они завершились, я хотел, чтобы вы поняли, чем закончились многие другие дела, основанные на тех же принципах и разрушенные тем же событием. Через два месяца после Июльской революции Матье Дюран, выполнив срочные требования своих вкладчиков, оказался почти разорен и располагал лишь долгосрочными вкладами, которые еще не были востребованы.
— Разорен! — вскричал поэт. — Но он никогда не давал таких блестящих балов!
— Вам известно, что наши далекие предки наряжали свои жертвы, прежде чем умертвить их, — сказал Дьявол. — Банк еще более поэтичен, он увенчивает себя розами, прежде чем закрыть свой баланс.
Однако Матье Дюран еще не дошел до этого, так как было только три вкладчика, чьи требования могли иметь для него значение. Самым серьезным был господин де Беризи, который, как я уже говорил, доверил ему деньги, вырученные от продажи лесных угодий господину де Феликсу, вторым — господин Дано, который оставил у банкира шестьсот тысяч франков, вырученные за свои дома, третьим был господин де Лозере, который выехал в Англию за несколько дней до Июльской революции, чтобы уладить все, связанное с женитьбой сына. Но сын господина де Лозере — дворянин, который мог достичь всего при Карле Десятом, не показался торговцу из Сити подходящей партией при Луи-Филиппе, и господину де Лозере через два месяца пришлось вернуться во Францию, так и не осуществив радужных надежд поправить свое состояние.
Вот в каком положении относительно друг друга находились наши персонажи к первому сентября тысяча восемьсот тридцатого года.
В этот день Матье Дюран, как и в начале нашего рассказа, находился в своем кабинете, но теперь он не испытывал ни счастья, как во время нашего первого знакомства с ним, ни радостного возбуждения, как во второй раз: он был печален, хотя по-прежнему надменен, побит, но еще самонадеян. То был человек, который не сгибается даже в горе, хотя сознает всю его глубину. В кабинете банкира находились еще два наших знакомых. Первым был Дано, вторым — маркиз де Беризи, настоящий человек из народа и настоящий аристократ. Как и в первый раз, банкир внимательно читал бумагу, которая, казалось, живо его интересует. Он был так поглощен чтением, явно причинявшим ему огромное страдание, что не мог оторвать глаз от документа, несмотря на присутствие господина Дано и маркиза.
«В чем дело? — поинтересовался наконец маркиз. — Неприятные новости?»
Матье Дюран быстро пришел в себя и ответил с волнением, которое не мог скрыть вопреки собственным стараниям:
«Нет, ничего, просто сатира, грязная сатира на меня».
«Вас это так задевает?» — спросил Дано.
«Меня задевает рука, которая ее написала, господа, это она ранит меня больнее, чем ее удары. Рука ребенка, молодого человека, которого я помог воспитать, юного Леопольда Барона. Он воспользовался образованием, которое я ему дал, и секретами, до которых я его допустил, чтобы облить меня клеветой и насмешками».
«Кто? — поразился Дано. — Этот маленький господин Леопольд, который раньше не называл вас иначе как отцом и благодетелем?»
«Именно он», — ответил Матье Дюран.
«Так, так. Сегодня я могу вам признаться, — продолжил Дано, — его экзальтированность всегда казалась мне дурной: он злой льстец».
«И как всякий льстец, превратился в хулителя, — добавил маркиз, — таково правило, ничего удивительного».
— Несколько устаревшая мораль, — заметил литератор.
— Очень юная мораль, — возразил Дьявол, — поскольку она бессмертна, а все бессмертное всегда юно.
И он продолжил:
«Оставим его, — вздохнул банкир, — я догадываюсь, господа, о цели вашего визита, вы, несомненно, пришли востребовать ваши деньги…»
Маркиз и предприниматель одновременно оборвали Матье Дюрана, затем замолчали, уступая друг другу слово.
«Говорите, сударь», — предложил маркиз.
«После вас, сударь, — возразил предприниматель, — и если вы хотите сказать что-то, чего я не должен слышать, то я оставлю вас одних».
«Останьтесь, — попросил Матье Дюран, — так как я думаю, что объяснения, которые я готов дать одному, подойдут и другому».
«Как вам угодно, — не стал спорить господин де Беризи, — я буду говорить в присутствии господина Дано, так как, если я правильно понял, нас привел сюда один и тот же мотив».
«Думаю, так», — горько согласился банкир.
«Господин Матье Дюран, вы — честный человек, — заговорил маркиз, — вы должны мне два миллиона, я пришел просить вас сохранить их».
«Что?» — вскричал банкир.
«Сударь, я разорил бы вас, если бы немедленно потребовал выдать мне все деньги, я не хочу быть участником паники, которая уже привела к стольким катастрофам, вы мой политический противник, но между нами стоит другой вопрос — вопрос порядочности. Я вам верю, я оставляю вам мои деньги и не стану требовать их до того дня, пока вы сами не сочтете, что они вам больше совершенно не нужны».
Не могу сказать, что было сильнее: счастье от того, что он, как честный человек, заслужил такое доверие, или унижение от того, что ему оказывает услугу один из тех знатных господ, которых он мечтал задавить весом своего богатства. Однако, после минутного колебания, добрые чувства взяли верх, банкир протянул руку маркизу и с порывом произнес:
«Благодарю вас, я согласен, господин маркиз».
— А вот и мораль вашей комедии, — обрадовался литератор. — Да здравствует дворянин! Так, господин де Серни?
