— Мы ждём их сперва от вас.
— Как от нас? Ведь это вы к нам пришли.
— Но было пожелание с русской стороны. И на некоторые вопросы, касающиеся возможного мира, я в состоянии дать вашему превосходительству достоверные ответы в рамках данных мне директив.
Нет, это таинственное возникновение незваных парламентёров всё более изумляло Драгомирова.
— Но у меня к вам нет предложений. Если у вас есть — пожалуйста изложите.
Немецкие офицеры в свою очередь удивлялись между собой: как будто они точно ожидали почему-то, что здесь их ждут предложения русской стороны. Они попросили посовещаться. Их вывели в отдельную комнату.
Воротясь через десять минут, они снова повторили, что явились по приглашению с русской стороны. Они не уполномочены назвать источник, но это очень влиятельное лицо в Петрограде. Они не уполномочены выдвигать конкретные предложения по перемирию, но готовы ответить на вопросы его превосходительства — при условии, однако, что русская сторона гарантирует неразглашение.
Это уже изрядно походило на мороченье головы. И Драгомиров надеялся, что его комитетчики уже тоже разобрались, поняли.
— Мы считаем, — сказал он, — такие переговоры бесцельными.
И тут догадался спросить так:
— А на англо-французском фронте вы тоже устраиваете такие переговоры?
— Нет, там нет такой возможности, там бои.
— А для нас, — Драгомиров выразительно говорил для комитетчиков, — для нас это была бы измена союзникам. Вы, стало быть, желаете сепаратного мира с нами одними?
— Я этого не сказал. Но определённо скажу, что предложения наших официальных представителей дадут России полную возможность взять свою судьбу в свои собственные руки.
Драгомиров возмутился:
— Неужели вы рассчитываете, что мы заключим мир без наших союзников?! И почему вы вообще обращаетесь к армии, а не к нашему ответственному правительству в Петрограде?
— Мы считаем армию наибольшей силой в России.
— Оставьте нашу армию в покое. А вы — уполномочены только от армии или от правительства?
— Наша армия действует по согласованию с правительством.
Отметим, это важно.
Драгомиров обещал этой же ночью всё передать телеграфно Верховному Главнокомандующему, и если будет ответ, то сообщит им.
Парламентёров отвели на ужин с офицерами генерального штаба, потом на автомобиле отправили обратно. Уже и ночь была.
А Драгомиров ещё долго объяснял комитетчикам немецкое лукавство: что если это не пустая придумка, то провокация.
Весь этот случай надо не только не скрыть, но широко разгласить, разъяснить.
* * * * *
Хорошо, что солдаты, ломая каторжную дисциплину, сами начинают братание на всех фронтах. Но этого недостаточно. Надо, чтобы солдаты переходили теперь к такому братанию, во время которого обсуждалась бы ясная политическая программа... Войну кончит революция в ряде стран... Обсуждайте эту программу вместе с немецкими солдатами!
(Ленин)* * * * *
127
Вот и четвёртые сутки, как Колчак вернулся в Севастополь. Проскочил поезд последние тоннели в Инкерманских скалах, вышел к Северной бухте. Бритвенные носы миноносцев подымались из воды, под солнцем недвижно высились броненосцы и дредноуты, для опытного глаза — чуть мрея струями из труб, готовые сразу развести пары по тревоге и идти в море; мелькали шлюпки по бухте — флот стоял спокойно, как всегда, устье рейда защищено панцырными цепями на всю глубину. Но — что с флотом на самом деле?
Помчался на „Георгий”, ждал докладов и от командиров, и от Военного комитета, от Совета, — а первое, что ему доложили: сейчас секретно собирается морская экспедиция на Южный берег Крыма, обыскивать дачи великих князей — Чаир Николая Николаевича, Дюльбер Петра Николаевича, Ай-Тодор Александра Михайловича и Марии Фёдоровны, и ещё другие. Что такое? А: газеты уже давно возбуждали, почему великие князья живут свободно в Крыму? ездят в автомобилях, говорят, есть у них секретные комнаты, секретный радиотелеграф, с кем-то тайно сносятся, по ночам заседают, готовят контрреволюцию, собирают оружие, Николай Николаевич стягивает сюда офицеров с фронта. Окружить дачи ночью, отсоединить телефоны, нагрянуть к рассвету!
Да на первый же взгляд это был полный вздор, но уже получили, шифрованно, от Временного правительства разрешение на обыск и даже на аресты. Вот уже собрано 500 матросов и солдат, следственная комиссия, несколько вожаков Совета, все возбуждены охотничьей тряской. А во главе всех подполковник Верховский — и умный же человек, а вот, не смеясь, высказывает, как это необходимо и тревожно. (Есть, есть в нём отметный гражданский отпечаток. В речах объявляет себя исконным революционером, борцом за свободу, гордится, что когда-то был разжалован в солдаты, проклинает „старый режим”. Но — искал стать начальником десантной дивизии, Колчак однако не утвердил.)
Ну что ж теперь Колчаку, не отменять волю Петрограда, езжайте. (Подумал о Николае Николаевиче: вспомнит ли он колчаковское предложение в мартовские дни? Пожалеет?..)
Но — с флотом? Восемь дней не было адмирала — а сколькое тут!
Утекало. Движение в отпуска стало стихийным — отпускали ведь комитеты, и командиры не могут остановить. Хоть целые корабли теперь выводи из строя, некому их вести. Растут и требования комитетов. На „Жарком” голоса — списать лейтенанта Веселаго: по их мнению, он слишком рискует миноносцем! — а значит и их жизнями (даром, что и своею). В Черноморской дивизии солдаты стали отказываться выходить на занятия, не отдают чести, расхлябанный вид. Матросы всё ещё чисты и аккуратны, но уже лускают семячки, свободно бродят на священную кормовую часть покурить и в шлюпки спускаются по офицерскому трапу. На корабле матросы до обеда, потом исчезают до утра. Тронулись и рабочие: давай 8-часовой день, разделить казённые суммы, запасы провизии. А в Николаеве на доках совсем не идёт работа, не ремонтируют, и постройка новых судов замерла. Члены Военного комитета ездят по судам, по частям уговаривать, но их слушают хуже, а уже громче раздаются большевицкие голоса — и против войны, и вспоминают обиды Пятого года. А по городу — участились ночные кражи.
Нет, видно, вся эта „революционная дисциплина” — бред. Военная дисциплина — одна единственная во всех армиях и флотах мира.
Или — ещё схватиться раз?..
В отдельности, в неподвижности — севастопольскому чуду не существовать. Но если попробовать — дохнуть им на всю Россию? Если Временное правительство слабо — то и помочь ему!
Ведь два месяца мы пробыли так! — значит, всё-таки, возможно? Сколько ещё сохраняется твёрдых связей — как не опереться на них? Сколько ещё трезвых голов — как не воззвать к ним? Какая б ни кралась разлагающая пропаганда, но не может быть, чтобы соотечественники не могли понять друг друга перед ликом такой грандиозной войны! — ведь мы тогда все погибли! Почему водительство матросских масс отдать каким-то приблудным агитаторам?
А что отличный оратор — Колчак про себя уже знал.
И в согласии с вожаками Совета и Военного комитета, — в цирке Труцци, самом большом помещении Севастополя, созвали делегатский съезд флота, гарнизона и рабочих, — несколько тысяч.
В ложе оркестра — президиум Совета. Конторович с колокольчиком: „Слово предоставляется командующему адмиралу Колчаку.”
Неподвижная нависшая тишина.
Встал Колчак, опираясь на барьер своей ложи, — загрохотали отчаянные аплодисменты, и долго, долго не давали ему начать.
(Да уверен он был в себе! Да ни один голос в Севастополе ещё не бросил упрёка адмиралу!)
И он стал говорить им — самые тяжёлые слова. О Балтийском флоте: забыл, что идёт война, предаёт родину. Да просто — не стало Балтийского флота. Гибнет, разваливается и сухопутный фронт, и неизвестно, удастся ли его восстановить. Его можно сейчас прорвать в любом месте. И — каков размах дезертирства. (Из зала крики: „Шкурники! Подлецы!”) И — что такое были апрельские дни в Петрограде, виденные его глазами. Движение „прекратить войну во что бы то ни стало” — обратит нас в навоз для Германии. И союзники, они сейчас оттягивают немцев на себя, — не простят нам. Придётся расплачиваться землёй, природными богатствами, нас разделят на куски. И — о своей встрече с Плехановым, который шлёт Черноморскому флоту призыв к единению. Вся надежда России — на Черноморский флот. Ныне — во всей России только Черноморский флот сохранил свою мощь, свой дух, веру в революцию и преданность родине. Черноморский флот должен спасти родину! (Среди матросов — рыдания.) И — о проливах (повторил плехановское сравнение с горлом, зажатым чужими руками). Веками Россия нуждалась в этих проливах. Если не занять их, то мы должны иметь их свободными для себя и быть уверены, что никакой вражеский флот не пройдёт в Чёрное море, никакая пушка не будет обстреливать наших берегов.
