день». Я перевел и Штрак многозначительно ответил: «Мы хотим на это надеяться, господин посол»…
То, что Деканозов и его молодой сопровождающий готовились к чему-то чрезвычайному и предчувствовали худшее, можно было видеть по нервозности, которую они с трудом подавляли. Мне в этот момент пришел на ум вопрос из арии Ленского «Что день грядущий мне готовит?». Глядя на обоих представителей Советского Союза — грузина и русского — я спросил самого себя словами Пушкина: «Враги! Давно ли? От мысли что сидящие напротив нас через несколько минут будут объявлены врагами, по моей спине пробежали мурашки…
Мы вышли из машины перед зданием МИДа и неожиданно оказались окружены репортерами и кинооператорами, немедленно взявшими нас в оборот. Геббельс не мог позволить, чтобы вызов, бросаемый большевизму, не был запечатлен для грядущих поколений, исторический момент позже показывали в Вохеншау.
По ярко освещенной лестнице Бережков и я следовали за ускорившими шаги Деканозовым и Штраком. Адъютанты Риббентропа замерли с поднятыми в приветствии руками, шеф-адъютант пригласил нас пройти в т. н. «Рабочий кабинет Бисмарка». Риббентроп стоял за столом великого канцлера, рядом с ним главный переводчик доктор Пауль Шмидт… В некотором отдалении еще три-четыре чиновника. Было видно, что Риббентроп с трудом сдерживает волнение, но его загар не позволял увидеть, покраснел ли он. Он сделал несколько шагов навстречу Деканозову и пожал ему руку.
Деканозов заговорил, собираясь передать заявление советского правительства [о нарушении немецкими самолетами воздушного пространства СССР в апреле-июне], немецкий перевод которого Бережков держал наготове. Риббентроп прервал его словами, что никакие заявления советского правительства он принять не может, так как по поручению правительства Рейха должен довести до сведения посла меморандум. По его сигналу Шмидт сделал несколько шагов вперед и начал зачитывать многостраничный документ. За состоящей из нескольких пунктов преамбулой, в которой Советскому Союзу инкриминировались враждебная по отношению к Германии политика и нарушение договора, последовало детальное описание пограничных инцидентов. Вторжение в немецкое воздушное пространство и другие действия, которые должны были бы служить несомненным доказательством того, что Советский Союз собирается «нанести удар в спину национал-социалистической Германии, которая ведет борьбу за свое существование».
Когда Бережков, стоявший рядом с послом и шептавший ему в ухо перевод «идеологической» преамбулы, перешел на перечисление отдельных пограничных инцидентов, Деканозов сделал знак, что дальше переводить не нужно. Что за этим последует, было очевидно.
Заметно растерянный Бережков несколько раз провел правой рукой по своим густым волосам. Так как я стоял лишь в двух шагах за спиной Деканозова, я мог видеть как его лысая голова постепенно багровеет, а ладони напряженно сжимаются…
Чтение обширного меморандума заняло около двадцати минут. Предусмотренные на переговоры с Деканозовым полчаса (по личному распоряжению Гитлера, официальное объявление войны было заменено словами «отразить [советскую] угрозу всеми имеющимися в распоряжении [Германии] средствами») были практически исчерпаны. Текст меморандума был после зачтения передан Шмидтом советскому послу, после чего тот не нашел ничего лучшего как несколько раз повторить «Wesjma soschaleju». Риббентроп пояснил, что к тексту меморандума ему нечего добавить, а формальности, связанные с отъездом работников советского посольства и прочих советских граждан будут урегулированы протокольным отделом. После этого Деканозов и Бережков покинули Кабинет Бисмарка без прощального рукопожатия…
Штрак и я последовали за советским послом, а Риббентроп застыл на месте. На обратном пути к советскому посольству не было проронено ни слова. Мы попрощались лишь кивками… В шесть часов утра Риббентроп — явно посвежевший и расслабленный — начал пресс-конференцию, на которую были созваны не только немецкие, но и все аккредитованные в Берлине иностранные журналисты и руководители новостных агентств. Также присутствовали все сколь-нибудь значительные чиновники МИДа: госсекретарь Вайцзеккер, его заместитель Верманн, начальники отделов. Риббентроп зачитал сообщение о решении правительства рейха принять «военные контрмеры» в ответ на «растущую угрозу Рейху со стороны русской армии», текст которого практически не отличался от текста переданного советскому послу меморандума. На вопросы журналистов ответили, разъясняя отдельные пункты, госсекретари…».
Ночь, которая стала для Германии роковой /labas.livejournal.com›829315.html
530 Гогун А. Черный PR Адольфа Гитлера: Документы и материалы. — М., 2004. — С.180–181.
531 Кочик В. Разведчики и резиденты ГРУ. — М., 2004. — С. 438–439.
532 Там же.
533 Там же.
534 Жуков. Г.К. Указ. соч. В 3-х т. Т. 2. — М., — 1990. — С. 10.
535 Жуков. Г.К. Указ. соч. В 2-х т. — Т. 1. М., — 1978. — С. 240.
536 Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. — М., 1969. — С. 245–247.
537 Жуков. Г.К. Указ. соч. В 2-х т. — Т. 1. М., — 1978. — С. 241.
538 Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. — М., 1969. — С. 248.
539 1941 год: В 2 кн. Кн.2. — М., 1998. — С. 431.
540 «Приступим к анализу текста Директивы № 2. Итак, пункт первый. «1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь, до особого распоряжения, наземными войсками границу не переходить».
Почти четыре часа напряженной работы высшего советского руководства и «мозга армии» — Генерального штаба РККА ушло на то, чтобы изречь — «Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы». Первый пункт оперативной директивы № 2 яснее ясного говорит о том, что никаких планов оборонительных операций разработано не было. Да и не существовало в принципе. В противном случае была бы команда на их ввод их в действие.
Интересна и личная приписка Иосифа Сталина: «Впредь, до особого распоряжения, наземными войсками границу не переходить». Несомненно, это говорит о том, что вождь всех народов еще рассчитывал как-то выкрутиться из возникшей ситуации. Но не знал, по всей видимости, как. Однако верил в возможность разрешить конфликт политическими средствами. Только так можно, вероятно, понять логику сталинской приписки. Именно этим можно объяснить и то обстоятельство, что война Германией Советскому Союзу уже была объявлена официально, однако войска об этом не знали! Видимо, Сталин еще что-то надеялся изменить. А о начавшейся войне армия и флот в своем подавляющем большинстве узнали, как и весь народ, из радиообращения Вячеслава Молотова в 12 часов дня 22 июня.
Вторым пунктом в Директиве № 2, как и в Директиве «1, следуют указания по боевому применению Военно-воздушных сил. Собственно говоря, а почему только ВВС? Почему в таком случае никакие задачи не ставятся Военно-морскому флоту? С равными на то основаниями, кстати говоря, задачи можно было поставить и родам войск — артиллерии, инженерным войскам. Даже химическим войскам. Однако почему-то указания по боевому применению в директивах № 1–2 отдаются только ВВС.
«Разведывательной и боевой авиацией установить места сосредоточения авиации противника и группировку его наземных войск. Поздновато. Что же раньше-то не «устанавливали»? (А
