отпустить одиннадцать республик из пятнадцати, а остальным трём тоже не препятствовать). «Нью репаблик» изобразила меня на своей обложке в ленинской кепочке – мол, приехал на Финляндский вокзал[652]. По унылой однонаправленности «разнообразной» западной политической прессы – и другие на этом же уровне. (Не мог не внести своего пошлого отзыва и Скэммел: как ему промолчать? он же «первый специалист по Солженицыну», и все его спрашивают. Так вот: о «гласности» Солженицыну нечего сказать, вероятно он считает, что она зашла слишком далеко, – позабыл
биограф, что именно я выкликнул эту «гласность» в 1969 году, когда никто этим словом и не поперхивался. А, мол, теперь Солженицын выявляется как «патриархальный популист со славянофильской страстью ко всеобщему согласию»[653] – каковое, разумеется, вредно.) – В Германии и во Франции обрывки моих мыслей передали наскоро и искажённо. – А дежурный Войнович отозвался ещё четырьмя передачами по «Свободе».
Ясно, что моя брошюра возмутила националистов-сепаратистов Украины и Казахстана. Националисты же русские и державные большевики – и слышать не хотели о неизбежном развале Империи. А поверхностные парламентарные демократы не могли и на дух принять глубокого взгляда на суть демократии, уж не приведи Бог истинного народоправства. Те, кто разгорячён политической каруселью: зачем нам эти подробные размышления о возможном государственном устройстве, когда вон на той и вон на той площади гудят актуальные политические митинги?
Но ведь были же ещё миллионы и миллионы «простых» читателей, и статья сама лезла в руки за три копейки. Пусть этим миллионам не открыли пути высказаться печатно – но они прочли? и – что подумали? и – как отнеслись?
Прошли месяцы – получал я разрозненные письма от них в Вермонт (много писем в те годы и пропадало на советской почте). И кто писал с большим пониманием, а кто – с полным недоумением.
А публично – почти и ни звука даже от тех заметных публицистов, журналистов, на кого не действовал запрет высказаться. Зато несколько гневных и развёрнутых больших статей против моего «Обустройства» – то почему-то от эстонского видного писателя Арво Валтона[654] (эстонцев – ни волоском я не зацепил): нет, так дёшево Россия не отделается! пусть теперь она всем – и за всё, за всё, за всё заплатит! Или разливистая, язвительная, почти клокочущая статья публициста Леонида Баткина, сразу в нескольких изданиях, да ещё к тому же построенная на недобросовестном передёрге цитаты[655].
А остальное Общество?
Удивлялись и моим набатным предупреждениям: с чего это я? И моей тщательной разработке государственных структур: кому это сейчас нужно? (Скоро наткнёмся…)
Вот это равнодушие многомиллионной массы – оно ощутимо и ответило мне. В том, что я – за океаном, оторвался от реальной советской жизни? не толкусь там на митингах? Или в том, что со всем сгустком моего накопленного исторического опыта и красноречия – я пришёл со своим «Обустройством» слишком рано?
Да, не опоздал, а – рано.
В 1973, из гущи родины, я предложил («Письмо вождям») своевременную и, смею сказать, дальновидную реформу. Вожди – и не пошевельнулись. Образованщина накинулась с гневом. Запад – с насмешками.
Прошло 17 лет изгнания. Теперь, через океан, я предложил национально спасительную, а государственно – тщательно разработанную программу. Власть – легко заглушила обсуждение, националисты республик и российская образованщина накинулись с яростью. А народ – безмолвствовал.
Ох, долог ещё путь. И до нашего – далеко.
Уже немало лет жил я с невесёлым одиноким чувством, что в тяжком знании забежал от соотечественников вперёд – и нет нам кратких путей объяснения.
Так вот оно что такое – Изгнание! Эта мера духовной казни была обдумчиво выработана ещё в Античности.
Между тем – вот это и была моя реальная попытка возврата на родину. Заодно и проверка – нужен ли я там сейчас? услышат ли меня? спешить ли вослед – развивать и воплощать сказанное? – Ответ был: нет, не нужен. Нет, не услышали. Государственные размышления – это что-то слишком преждевременное для нас.
______________
Ещё в декабре 1989 горбачёвская власть милостиво процедила, что «лишённые советского гражданства могут подавать заявления на возврат» («Нью-Йорк таймс» сразу же сунулась к нам: буду ли я подавать?[656] – то есть стану ли виновато на колени, прося советскую власть о прощении?..). – В январе 1990 вернули советское гражданство Ростроповичу и Вишневской. (Они не были расположены возвращаться, ответили: «Не вернёмся раньше Солженицына», то есть упиралось опять-таки в меня.) – В апреле 1990 «Литгазета», когда-то прилепившая мне «литературного власовца», теперь с запоздалым безстрашием (да наверно, и тут по команде сверху) потребовала: «Вернуть Солженицыну гражданство!»[657] По отношению к высланному с таким грохотом это бы имело смысл и означало бы признание режимом своей, ну хотя бы, «ошибки». Но, всегда двусмысленный и нерешительный, Горбачёв не мог отважиться на такой шаг. В июне 1990 – по заявлениям или нет, не знаю, – вернули гражданство А. Зиновьеву, В. Максимову и Ж. Медведеву. А дальше – дальше, в августе 1990, состроили так: набрали список в две дюжины эмигрантов, из которых почти все уехали собственною волей, подавши в ОВИР просьбу о визе на выезд, вставили туда и меня и Алю – и объявили: перечисленные лица могут получить снова гражданство. И тут же вослед сорвался зав. отделом помилований Верховного Совета (Черемных), публично соврал, что у меня были контакты на высоком уровне с советскими властями и я уже дал предварительное согласие[658]. – Ну зачем же так лгать? Не было никаких контактов! – А все агентства звонят. Аля опровергла. – Тот Черемных всё равно на своей побаске настаивает. Корреспонденты опять же звонят, сенсация! Аля веско ответила через агентства и в «Нью-Йорк таймс»: лишение Солженицына советского гражданства – было одним из трёх незаконных действий. Тяжче того – обвинение в измене родине и Указ о насильственном изгнании: лишении родной земли, друзей – и обреченье сыновьям расти на чужбине. Так пусть начнут с тех двух[659].
Но на это – Горбачёв идти не хотел, не пошёл.
Вскоре за тем, в том же августе 90-го, очевидно, вразрез горбачёвской нерешительности (но уже в решительности ельцинской, да Ельцин тогда мнился самостоятельным русским голосом в советском многоголосьи), премьер РСФСР И. С. Силаев (а за его спиной – Ельцин, его шеф…) опубликовал в «Советской России» (одной из самых злобных клеветниц за годы на меня и наш Фонд) приглашение мне приехать в Россию его личным гостем: «Теперь, когда противоречия [русской жизни] достигли высоты, чреватой новым расколом… Вы не будете связаны по приезде сюда никакими обязательствами, касающимися Вашей дальнейшей судьбы. Программа же Вашего путешествия будет названа Вами, а моя миссия заключается в оказании Вам содействия»[660].
