сразу наедимся, приоденемся, разгуляемся!
Наконец, и сам язык статьи. Нельзя отдаться затрёпанному газетному языку, к которому уже так деревянно привык советский читатель политической литературы. Пишу сочней и ярче, в духе того волнения, без которого нельзя говорить о сегодняшней советской обстановке, – и слишком увлёкся выразительностью лексики. «Мы на последнем докате» – настолько катастрофичным уже тогда казалось и мне, как многим, состояние страны, – я ещё не предполагал, какие же запасы развала нам предстоят.
Одним из главных движений развала виделся мне уже вполне созревший распад Советского Союза. Многое вело к тому. И острота национальных противоречий, в советской повседневности заглушаемая трубами «дружбы народов», и тот безоглядный развал экономической и социальной жизни, какой повёлся при близоруком Горбачёве. Мне этот близкий распад страны был явственно виден, – а как внутри страны? видят ли его? Крушение Советского Союза необратимо. Но как бы не покрушилась и историческая Россия вслед за ним, – и я почти набатным тоном хотел о том предупредить. Однако поди предупреди – и власти, и общество, и особенно тех, кто мыслит державно, гордится мнимым могуществом необъятной страны. А ведь государственный распад грохнет ошеломительно по миллионам судеб и семей. В отдельной главе «Процесс разделения» я призывал заблаговременно создать комиссии экспертов ото всех сторон, предусмотреть разорение людской жизни, быта, облегчить решение множественных переездов, кропотливую разборку личных пожеланий, выбор новых мест, получение крова, помощи, работы; и – гарантии прав остающимся на старых местах; и – болезненную разъёмку народных хозяйств, сохранение всех линий торгового обмена и сотрудничества.
И обнажал, как безплодно, безсмысленно для народа (и очень выгодно для партийной номенклатуры) потрачены шесть лет «перестройки», и как уже мы расхаживаем в «балаганных одеждах Февраля», – между тем общество необузданных прав не может устоять в испытаниях.
И выше того: политическая жизнь – не главный вид жизни (а именно так всюду увлечённо булькало по поверхности страны), и чистая атмосфера общества не может быть создана никакими юридическими законами, но нравственным очищением (и раскаянием скольких и скольких крупных и малых насильников); и подлинная устойчивость общества не может быть достигнута никакой борьбой, а хоть и равновесием партийных интересов, – но возвышением людей до принципа самоограничения. И умелым трудом каждого на своём месте.
Отдельными главами разбирал я фундаментальные вопросы: местной жизни, провинции, земельной собственности, школы и семьи. И острейшую трудность представлял разговор на темы национальные, особенно имея в виду украинских националистов – главным образом галицийских, то есть проживших века вне российской истории, но теперь активно поворачивающих настроение всей Украины. Я знал, что «москали» прокляты ими, но взывал к ним как к братьям, в последней надежде образумления. Я испытывал их в самом слабом их месте: якобы антикомммунисты – они с радостью хватали отравленный дар ленинских границ; якобы демократы – они более всего боялись дать населению свободное право родителей определять язык обучения своих детей. – Я предлагал немедленно и безо всяких условий дать свободу отделения одиннадцати союзным республикам, и только приложить вседружественные усилия для сохранения союза четырёх – трёх славянских и Казахстана.
И это была – только первая часть брошюры, о сегодняшнем моменте. (Сознаю, что в ней, в эмоциональном изложении, – а спокойный тон о бедах был бы воспринят как равнодушие издалека, – я не вполне чётко допустил тройственное употребление слова «мы»: мы – как все люди, человеческая природа; мы – как жители СССР; и мы – как русские.)
А затем – шла безэмоциональная, в методичной манере, вторая часть, сгусток всего, что мне за много лет занятий историей удалось собрать из исторического опыта. – Виды государственных устройств вообще. – Демократия как способ избежания тирании – и обречённость же демократии в её парламентарной форме определяться денежными мешками. – Как избежание этого порока – «демократия малых пространств», земство и вырастающие из него четырёхступенчатые выборы. – «Сочетанная система управления» – твёрдой государственной вертикали сверху вниз – и творческой земской вертикали снизу вверх. – Разные системы выборов (пропорциональная, мажоритарная, метод абсолютного большинства) – и как избежать изматывания и трёпки народной жизни от выборов.
И всё это я дал не как уверенный рецепт, а как посильные соображения – и с вопросительным знаком в заголовке брошюры.
А дальше? Старт был стремительно обещающим. Едва Аля позвонила в «Комсомольскую правду», что вот существует моя статья такого-то объёма, – редакция отважно приняла её сразу – даже не читая! («Комсомолку» мы избрали за её огромный тираж, да она и только что напечатала «Жить не по лжи».) Узнав про то – немедленнно взялась печатать и «Литературная газета», не чинясь, что будет не первая, на день позже. И всё это – по одному моему имени, ещё никто не прочтя и не разобравшись. И так в сентябре 1990 – в короткие дни напечаталась моя брошюра на газетных листах невообразимым тиражом в 27 миллионов экземпляров. («Комсомолка», однако, обронила мой вопросительный знак в заголовке, это сильно меняло тон, вносило категоричность, которой не было у меня, – я ведь именно не навязывал, а спрашивал земляков.)[649]
Вот уж не ждали мы такой удачи.
Так – все основы для широкого, действительно всенародного обсуждения?
А – как бы не так.
Началось, вероятно, с Горбачёва. Он так яростно возмутился моим предсказанием о неизбежности распада СССР, что даже выступил, на погляд всему миру, в Верховном Совете[650]. Якобы прочёл брошюру «внимательно, два раза и с карандашом», – но ударил, со всего маху, мимо: Солженицын «весь в прошлом», проявил себя тут монархистом (?? – вот уж ни звука, ни тени; всё та же залётная кличка, перепархивающий кусок сажи, рождённый ещё кем? да, пожалуй, Киссинджером), – и поэтому брошюра нам целиком не подходит, со всеми её мыслями. – В поддержку вождю выступили и два депутата-украинца, выразившие гнев «всего украинского народа» против моих братских инсинуаций, и один депутат-казах[651]. В самом Казахстане бурней: в Алма-Ате демонстративно сжигали на площади «Комсомолку» с моей статьёй. И публично – этим и завершилось всё «обсуждение».
А не публично, нет сомнения, – «Комсомолке», «Литературке» и вообще всей прессе была дана команда не печатать отзывов на мою брошюру, вообще не обсуждать её и замолчать. Успели нам из редакции сообщить: повалили сотни писем, будем печатать из номера в номер! – но лишь в одном-двух номерах проскочили густые, горячие, разнообразные читательские отзывы – и тут же оборвались. (Через два месяца, в конце ноября, обсуждения вдруг недосмотренно всплыли ещё раз и опять угасли.) Лапа Партии по-прежнему лежала на Гласности.
Не точней Горбачёва оценили брошюру и на Западе. Би-би-си присудило: «нереальный план возврата к прошлому (?)», Солженицын «не может освободиться от имперского сознания» (это – предложив сразу
