class="p1">Сильный момент. «Программа путешествия»? – ведь как в воду смотрит: значит, по моей давней задумке, могу и через Сибирь?
Но ведь это – явная политическая игра. Ельцинская сторона играет мою карту против Горбачёва. И – мне в это сейчас ввязаться? А что изменилось в Системе? Пока ничего.
Если отдаться целиком политике – то конечно ехать, и немедленно!
И толкаться на московских митингах? на трибунках между Тельманом Гдляном и Гавриилом Поповым? (Стиль Семнадцатого года, так знакомый мне…) Я политическую роль сыграл в то время, когда гло́тки были совсем одиноки. А теперь, когда их множество?..
Я – как раз кончил «Обустройство». Это – самый большой и глубокий вклад, какой я могу сделать в современность. На него и была моя надежда.
И ответил Силаеву: «Для меня невозможно быть гостем или туристом на родной земле… Когда я вернусь на родину, то чтобы жить и умереть там…»[661]
Тут вослед ревниво прочнулся секретариат Горбачёва. От их имени главред «Комсомолки» Фронин позвонил к нам в Вермонт. Мнение секретариата: «Важно, чтобы Президент и великий писатель сохранили добрые отношения!» И – как же их сохранить, если ещё никаких и не было?
Двумя днями спустя – прямой телефон от Силаева – с предложением сотрудничать. Ещё вослед – живая курьерша от него в Вермонт с брошюрою «500 дней»… (Аля тут же для проверки сотрудничества попросила о начале легализации в РСФСР нашего Фонда помощи сидельцам Гулага.)
В декабре 1990 объявили мне литературную премию РСФСР за «Архипелаг». Я не принял: в нашей стране болезнь Гулага пока не преодолена – ни юридически, ни морально; «эта книга – о страданиях миллионов, и я не могу собирать на ней почёт»[662].
Само собой, в осенние месяцы 1990 года, в одной из последних крепостей большевицких зубров, «Военно-историческом журнале», печатались надиктованные гебистами ложные «воспоминания» обо мне бывшего власовского журналиста Л. Самутина, у которого в 1973 и был изъят «Архипелаг», – печатали, пока вдова Самутина не разоблачила фальшивку публично[663], потом и в суд на них подала. Тогда журнал стал вколачивать костыль всё того же заржавленного, уже 14 лет как опровергнутого «доноса». И ведь – не новая какая бумажка, ну состряпайте новую! – нет, всё та же, всё та же[664]. До чего ж они кипят на меня! И до чего же тупы.
Короткое время – год? два? – мнилось, что общественная волна, митинговая воля людей – может направить ход событий. Но нет, пока ещё нет.
В России и прежде – а в нынешней заверти особенно – влиять на события, вести их может только тот, в чьих руках поводья власти. И для всякого – и для меня, если б я сейчас нырнул туда мгновенно, – единственный путь повлиять – пробиваться к центру власти. Но это мне – и не по характеру, и не по желанию, и не по возрасту.
Так – я не поехал в момент наивысших политических ожиданий меня на родине. И уверен, что не ошибся тогда. Это было решение писателя, а не политика. За политической популярностью я не гнался никогда ни минуты.
Вот если бы «Обустройство» обещало переменить страну – то немедленно! для самого этого обустройства.
Однако оно прошло непринятым, ненужным.
Чего не достиг пером, того горлом – не наверстать.
Глава 16
К возврату
Переход на 1991 в СССР шёл очень будоражно. Многохитрый Шеварднадзе (про себя уже решивший уйти на Грузию?) – после всего, что он наплутал и сдал во внешней политике Союза, – в декабре внезапно (и как бы угрожающе) заявил о своей отставке и мрачно предупреждал о каких-то тёмных силах, которые что-то страшное готовят. Общественность сразу заволновалась, и были оглашены воззвания не допустить диктатуру. Да не Горбачёв был адресат для таких воззваний. Хотя за шесть лет успел он двусмысленными манёврами изрядно растрясти и разладить жизнь в стране – но не собрался бы духом ни на свою диктатуру, ни – противостать чьей-нибудь. В общем настроении глубокого падения очередной безпомощный шаг Горбачёва был мартовский референдум о сохранении СССР – нервический поиск народной поддержки.
Однако при расшатанной всей обстановке в стране – что мог весить, какую опору представить референдум? Как поверхностно провели его – так за полгода результат его и смыло.
Год за годом мне всё больше виделся в происходящем даже не повтор Февраля Семнадцатого, а некая пародия – настолько сегодняшние вещатели мельче, безкультурней и непорядочней прежней цензовой публики. (В феврале 91-го Дэвид Ремник, более других американских наблюдателей проникший в суть происходящего, напечатал в «Нью-Йорк ревью оф букс»[665]: когда Солженицын в «Обустройстве» написал, что Перестройка ничего не дала, – эти слова казались жестокими. А сегодня – похоже, что так.)
А тем временем сложил-таки я с себя в 1990 полувековые доспехи «Красного Колеса», кончил!!
Что дальше?
Оглянулся, приотпахнул – а неоконченной работы сколько! Своего неразобранного!
Начать – с массива тамбовских собранных материалов, и сколько ездил за ними по области, – ведь всё это я прочил для «Красного Колеса». А теперь уже видно, отрезано – не войдёт. Кузьмина Гать, несравненный крестьянский поход на Тамбов – с вилами, под колокольный звон встречных сёл! Восстание в Пахотном Углу. Повстанческий центр в Каменке – уже так тщательно подготовленный в «Октябре Шестнадцатого». Мятеж в Туголукове (его ещё с «Августа» захватил размашисто) и партизанские окопные и летучие бои. Партизанство по Сухой и Мокрой Панде и в урёмах Вороны. И сам же Тамбов уже начат в «Октябре» – отец Алоний, Зинаида – и повстанческое Каравайново. И как Арсений Благодарёв стал командиром партизанского полка. Штаб Тухачевского в Тамбове. Семьи повстанцев – в концлагеря, недоносительство на повстанцев – расстрел! И Георгий Жуков в отряде подавителей. Отца Михаила Молчанова котовцы вывели с литургии и зарубили на паперти. И весь накалённый сюжет с Эго. Да что теперь!
А разлив Освободительного Движения аж с 1901 года? Гнездование либеральных партий и группок, разлив амбиций и претензий. Нарастающий гремучий поток. Как либеральная ярость общества оттеснила работоспособное, скромное творческое земство. А ещё: история позднего русского либерализма туго переплетена с борьбой за еврейское равноправие в России, всё обострявшейся. И с начала же 900-х – эсеровский террор. За годы и годы – этих всех материалов взгромоздилась гора.
Сколько же накоплено – и оставлено за ободом «Красного Колеса». Отжимал, обрезал – чтобы обод держал, не распёрло. И куда это всё теперь? вовсе покинуть, выкинуть? – жаль.
Может быть, что-то, из того же Тамбова, спасу в отдельных рассказах. Давно я задумал и томлюсь по жанру рассказов двучастных. Этот жанр – просто сам просится в жизнь. Мне видится несколько типов или видов
