Воистину, не человек — а камень! Снаружи тело, а внутри…
Народ на площади у магистрата шумел. Бесновался и гудел.
Илена к чудовищному озарению внезапно сама себе доказало страшную истину, что лафимцы с годами стали принципиально привередливы ко всему и в особенности к зрелищам. Видовищам, в которых главными ролевыми особами выступали жертвы палачей. Лафимцы смаковали такие моменты жизни города и судьбы страны ярчайше любого священного праздника, наверное, в день Фодарского фестиваля и аренных дуэлей крику и толкотни было поскромнее. Но главным козырем события стал совсем иной факт, сегодня карали прилюдно, во всеуслышанье и во всеведенье не простолюдина, а наоборот, особу из магистрата. Такого ажиотажа не добилась бы и комендатура, приложив все свои усилия и отряды солдат. Зато сегодня — на тебе! Давят друг друга и теснят от лавочек и булочных, от мясницких магазинчиков до эшафота, от узких улочек и меж фонарных столбов до деревянного каркаса постамента. Неуютно и неудобно от столь всеобщего внимания стало даже палачу в черном балахоне, в нервной позе заложившего обе руки за поясницу, прорези с угольно-серыми глазенками с профессиональным изучением оценивали предмет мастерства — топор, который верхним углом лезвия был вколочен в широченный, покрасневший от частых забот мясницкий пенек. Администрация города нисколечко не просчиталась, кольцо караула оказалось в самый раз. Достаточно, чтобы сдержать эмоции довольных и недовольных в рамках закона, а господину палачу не позволить разволноваться и с первого раза попасть по шее. Судья зачитывал приговор, и народ вполуха прислушивался к его монотонной болтовне, реплики вылетали из толпы одна вкусней другой.
Лоа с извозчиком потеснили люд настолько, насколько смогли, но пробились каретой разве только на лишнюю парочку метров, Рерих сжалился и скомандовал отбой, нечего бесить горожан, итак все взъедены до предела. Жеребцы фыркали и бряцали копытами по столичной брусчатке, выстукивали, чуть ли не аллюром. С опаской на ихнюю повозку оглядывались и сторонились. Рерих через неплотно зашторенную ткань наблюдал: с десяток таких же господ в экипажах, приехавшие залицезреть акт справедливости. Илена не хотела ничего, ей давно опротивела игра, которую закрутил Рерих-интриган, но повернуть слетевшую с осей карусель — это задача не для слабонервных. Лоа раскланивался и извинялся с подошедшим городским патрулем — видите ли, оказывается, каретам здесь не место, им выбран участок проезжей части у Крутой улицы с выездом на бульвар Ремса. Мейстер поспешил еще раз извиниться, и с обреченной благодарностью принял от офицера отряда штрафной лист. Рерих остался безучастен и к этому инциденту.
Илена давно хорошенько поняла, что идея адъютанта налюбоваться казнью — это в первую очередь показательный урок для нее. Ведь когда стало известно о действе на площади, Рерих железно выбрал карету и дал команду на выезд в город. Не побоялся ни внутренней безопасности Лафима, ни разведки магистрата — им двигало высшее чувство победы. Победы над несгибаемым и непробиваемым до сей поры врагом. Рерих не боялся уже ничего. А непредвиденные путчи он отмахивал, словно надоедливых мух и считал их дарованием Фодара.
Гул армейского рожка, судья, что зачитывал приговор, успел усесться в неудобное кресло. Пекло что в пустыне. В центре площади не спасали и натянутые зонты. Магистрат выбрал для казни самое жаркое время суток, что ж не бывает сладкого без горсточки перца. Блюститель закона красочно вытер затылок льняным платочком — дешево и со вкусом. Его монотонное бубнение приговора больше смахивало на скучное ознакомление с ресторанным меню одного из фешенебельных заведений центра. Толпа отказалась вслушиваться в бюрократическую муть и занялась рокочущим гудением от недовольства и жажды дел. Илена холодно отвернулась с жарким пламенем на сердце: стая волков! До этой поры она ни разу не отважилась отодвинуть портьеру и взглянуть в картину правды собственными глазами. Мужество, о котором постоянно ей твердил Рерих, у самого порога старта дало не абы, какую трещину. Хватит! Давно уже хватит! Довольно этой кровавой охоты! Этого пожирающего истребления!
— …На топор его, чего они так долго возятся?
— Башку с плеч и на ограду ее! Воронам на потеху!
— Такого лакомства им еще не доводилось клевать?..
— Нечасто такие господа заходят к тебе кланяться, верно, Черный?
— Смотри, не промажь! Ручонки, небось, трясутся?
Загоготали над палачом, тот дернулся и с полуоборота зыркнул на живую волну, по рядам прокатился рокот и тень короткого движения, словно ветер гигантским напором задвигал человеческие тела то в один, то в другой бока.
Возле трибуны народ замолк. Зато в задках продолжали веселиться и философствовать.
— Кто тока его избирал? Хапуга! Говорят, во сне умудрялся красть! Стоит Невольчу или Форту отвернуться, а он — хап!
— А ты то откуда знаешь?
— Может, помогал ему? Мешок держал? Мож тебя тож на плаху?
— Дура, что мелешь? За своим мужиком следи, я, где попало, не валандаюсь!
— Ах, гляньте, какой праведный нашелся! Да я тебе!..
Бумм-ммм! — второй гонг возвестил о начале казни. В толпе мгновенно угомонились, подались вперед, приковав к эшафоту и плахе всеобщее внимание. Народ зашумел, когда докатились слова: "ведут-ведут-ведут!" Палач нахохлился, уверенным движением вымахнул топорище и возложил его на плечо. Под охраной щитоносцев из Железного Щита магистра Лойфа Жонака подвели к постаменту и заставили взобраться по деревянным ступенькам к мессиру Черному, тот, воздав хвалу Фодару, преклонил Жонака к отшлифованному ударами и кровью пеньку, гримаса Лойфа под магией и обработкой дознатчиков не сползала до самого конца. Одежда изодрана, на скулах кровоподтеки, можно лишь ужасаться с какой скоростью бывшие друзья магистры, остервенело, смели подозреваемого в ранг предателей и произвели над ним суд. И в дальнейшем, с не меньшей поспешностью отправили товарища на эшафот. Черный уже примеривал палаческий топор для удара…
— Думаю, кульминацию следует-таки досмотреть!.. Столько работы сделано для этих жалких секунд. Кощунственно их упускать, — Рерих стремительно подвинулся к самому окну, приоткрыл штору. Лучи палящего солнца ворвались в салон и упали на кружевное платьице Илены, она не успела запротестовать, ее взор приковался к возвышению в центре площади. Судейской ложе и квадрате смерти с двумя фигурами на нем. Судя по всему, Лойф до последних секунд не понимал, что над ним творили, и хорошо для него. Солнечные блики сверкнули на лезвии топора, Черный размахнулся… толпа ахнула и отдалась назад… гулкое "чавк"… Илена с придыханием отвернулась, чтобы не закричать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
