– Ты-то как живёшь, морэ? Ни слова ещё не рассказал… Что с твоей семьёй? Нам разное говорили… Неужто правда?
Илья смущённо потёр кулаком лоб. Ну, что было сказать? Выворачивать свою непутёвую жизнь даже перед роднёй не хотелось, а для вранья вроде стар уже… Его спас возникший возле углей Хохадо. Мишка тащил за руку девушку, которую немедленно втолкнул в дрожащий круг света.
– Вот! Гляди! Дочь старшая, Улька! Невеста! Ванька, да подбрось в огоньто, подбрось, пусть Смоляко посмотрит!
Стройная девочка молча, в упор, без улыбки взглянула на Илью. Когда один из мальчишек кинул на угли охапку сухих полынных стеблей и те весело вспыхнули, Илья увидел, как чудовищно оборвана Улька. Да, цыганские дети ходили в обносках всегда и везде, удивляться тут было нечему. Чем больше девчонка похожа на нищую, тем скорей ей подадут в деревне или на базаре, это было всем понятно и привычно. Да и чего ради покупать детям одежду, если на них всё горит, и старое, и новое?! Такое даже Настьке в своё время в голову не приходило, и их мальчишки скакали по табору сначала в чём мать родила, а потом - в такой же дранине, как и все, хотя деньги у Ильи, грех жаловаться, водились всегда. Но, глядя сейчас на дочь Хохадо, Илья увидел, что на Ульке вместо кофты надет мешок с прорезями для рук и головы. На мешок, впрочем, были спереди аккуратно нашиты какие-то цветные лоскутки.
Голые руки Ульки были прикрыты какой-то странной шалью - как показалось Илье, связанной из лохматых веревок. "Дэвлалэ…" - в который раз подумал Илья, стараясь не показать на лице смятения. - "Докатился Мишка… Девкуневесту в мешок вырядил…" Как ни старался Илья, видимо, в глазах его всё же что-то мелькнуло, потому что Улька, встретившись с ним взглядом, чуть усмехнулась углом рта и вздёрнула подбородок. Золотистый свет упал на неё, и Илья вдруг увидел, что Улька - красавица. То, что он принимал за шаль на её плечах, в свете огня оказалось волосами -вьющимися, страшно грязными, сплошь закрывающими плечи, спину и руки. Лицо Ульки было смуглым, овальным, как у матери, и крошечная родинка была на том же месте, но в нём не было Ташкиной мягкости и нежности черт. Высокий чистый лоб, длинные, вразлёт, широкие брови, темные глаза без улыбки напомнили Илье Ташкину мать, лучшую гадалку табора. Видать, Улька эта в бабку вся уродилась… Ульке, видимо, надоело, что её разглядывают. Чуть заметно дёрнув плечом, она сделала несколько шагов к огню (Илья заметил, как непринуждённа и уверенна её походка), села, небрежно откинула падающие на глаза пряди и, привалившись спиной к колесу двуколки, взяла на руки двухлетнюю сестрёнку. Ещё раз взглянула на Илью - прямо, почти с вызовом, – и не спеша отвернулась.
– Расселась, царевишна, поздоровайся! - рыкнул Мишка.
– Доброго вечера, - вежливо, но равнодушно, по-прежнему глядя в огонь, сказала Улька. В её миндалевидных, как у Ташки, глазах бились два золотых язычка.
– Как ты её назвал? - усмехнулся Илья.
– Не я назвал, цыгане! - фыркнул Мишка. -Так и зовут - "царевишна"!
Видал, как ходит, как смотрит?! Откуда взялось только! Она так и по ярмарке плавает, - нос кверху, выступает, будто анператорская дочка, - а за ней гаджэ стадом: "Цыганочка, постой! Цыганочка, спой, спляши! Цыганочка, дай на тебя посмотреть!" А она, чертовка, им в ответ: "Давайте по пятаку, не то бегом побегу!" И дают, что ты думаешь! И серебро кидают! Влахи к ней сватаются, сами платить готовы!
Так что ж ты?.. - удивился Илья. - Отдавай! Девка в самых годах, чего дожидаешься?
Мишка помолчал, помялся, почесал взлохмаченную голову. Покосился на жену, и Ташка ответила вместо него:
– Да вот вбил себе в голову, что хочет её за своего отдать, и всё тут. Ничего понимать не желает.
– И хочу! - взвился Мишка. Было очевидно, что у них с Ташкой это не первый спор. - Сколько можно детей по влахам рассовывать?! Мы - русска рома! Федька влашку взял - хорошо, я молчал! Колька влашку взял - я тоже слова не сказал! Машку за влаха посватали - я отдал!!!
– А куда бы ты делся, Дэвла баро[169]?! - не выдержала и Ташка. - Не отдал бы
– она бы с тем влахом и сбежала, тебя не спросившись! Машка - умница, красавица, ей жить надо, детей рожать, а не копейки по базарам на твои карты просить! Она и так до восемнадцати лет досиделась, всю ораву нашу кормила!
И слава богу, что отдал! Хоть не весь ум свой проиграл!
– Как дам вот сейчас, зараза… Догавкаешься. - буркнул Мишка, поглядывая на свои битые сапоги. Ташка махнула рукой, умолкла, схватила с травы брошенное ведро и быстро ушла в темноту.
– За нашего цыгана хочешь дочь пристроить?.. - помолчав, спросил Илья.
Мишка вздохнул, сел на траву возле огня. Достал трубку, набил её, долго прикуривал от уголька. Наконец, сунул трубку в рот, глубоко затянулся и, выпуская дым изо рта, медленно сказал:
– Хотел и Ванька на воеводство, да пятки босы… Ты же видишь, морэ.
Видишь, как живём. Надо бы, конечно, к своим подаваться, кроме Ульки, и другие девки подрастают, да куда ж… Илье эта путаная невнятная речь была понятна, как свои пять пальцев.
Если бы у него самого - не дай бог даже во сне увидеть! - была двуколка без лошади, жена без единого колечка и дочь, наряженная в мешок, - он бы и на сто вёрст не подъехал к свой родне. Врагу лютому не пожелаешь такого позора…
– Ну да ничего. - с напускной бодростью продолжал Мишка, ещё раз затянувшись и свободной рукой гладя встрёпанные волосы Ульки, которая сумрачно улыбалась, глядя в огонь. - Ничего, морэ, ничего… Может, тебе Ташка тут брехала, что мне фарта нет? Так врёт она, дура! Повезёт, я наверняка знаю! Бог, он знает, кому помогать! Что он там, на небе у себя, - не видит, что мне дочь выдавать надо?! Вот чтоб мне провалиться, - выиграю тыщу! Или две… И сразу на ноги встанем! Ульке серьги брильянтовые куплю, платье из тафты, - и поедем к нашим под Смоленск! Ну, дочка, слышишь?
Будешь тафту носить, или шёлковое платье хочешь?
Улька кивнула без усмешки. Чуть слышно вздохнула, повернулась к отцу и снисходительно сказала:
– Я тебе завтра принесу, как обещала. С базара принесу, - пойдёшь, поиграешь. Я знаю, повезёт.
– Вот и умница! - обрадовался Мишка. - Ну, Смоляко, у кого ещё такая девка есть?! Она завтра гаджам на рынке и споёт, и спляшет, и…
– Так, говоришь, петь-плясать умеет? - медленно переспросил Илья, глядя на Ульку. В голове росла, билась шальная мысль.
– Да кому ж я уже битый час хвастаюсь?!!- взвился Мишка.- Ты что, Илья, оглох на старости лет?! Улька, ну-ка, пой! Вот эту, что ли, "Ночь моя, ноченька"…
– Погоди. - Илья остановился, торопливо соображая - не заткнуться ли, пока не поздно. Но Улька, то ли догадавшись о чём-то, то ли просто удивившись его молчанию, вдруг повернулась к Илье. На него из-под мохнатых ресниц снова серьёзно взглянули тёмные, почти без белка глаза. В который раз Илья подумал, что сними с девки этот мешок да надень на неё хоть самую бросовую юбку с кофтенкой - не только мужики на ярмарках, цари за ней вдогонку поскачут.
– Мишка, вот что… Сыну моему, Ефимке, в этот год шестнадцать будет.
Парню невеста нужна. Чем твоя Улька ему не пара? Отдашь?
– Ох… - Мишка так растерялся, что уронил на колени трубку и с минуту неловко, торопливо гасил пальцами распрыгавшиеся по штанам искорки.
Потом зашарил руками вокруг себя в поисках укатившейся трубки, но найти не мог; её в конце концов подала отцу Улька - спокойно и с достоинством, даже не глядя на Илью, словно не её судьба решалась сейчас. Через Улькину встрёпанную голову Илья увидел вернувшуюся к костру Ташку. На её лице было написано невероятное изумление вместе с недоверием, она поднесла руку ко рту, боясь не то заговорить, не то вздохнуть. В её широко раскрытых глазах стояли слёзы, и Илья поспешил отвернуться.
Мишка, наконец, пришёл в себя, снова сунул в рот трубку, напустил на лицо важность и подозрительно спросил:
– А ты не брешешь, Смоляко? Не пьяный? Выпить тут со влахами ещё не успел? Смотри, ты слово сказал, люди вон слышали… Дать я за Улькой ничего не смогу!
– Да кто с тебя спросит? За такую царевишну я тебе и сам заплачу сколько скажешь! Ну - по рукам, или думать будешь?
– Да чего тут думать? Чего тут думать, золотой ты мой, брильянтовый! – радостно вскочил Мишка. - Эй, Ташка, слышишь? Ромалэ, кто рядом есть, слышали?! Сговорились мы! Об Ульке сговорились! Смоляко, говори, куда невесту привозить?
– К зиме, к Покрову, привози на Москву. - помедлив, сказал Илья.
– Спасибо тебе, морэ, спасибо тебе… - голос Мишки вдруг дрогнул, и Илья испуганно отмахнулся:
– Э, Хохадо, ты что? Кто кого благодарить должен? Да я своего Ефимку осчастливлю! Такая красота с ним жить будет!
– Хорошей женой будет, чтоб меня громом убило! - застучал себя кулаком в грудь Мишка. - Верной, честной, слова поперёк никогда не скажет! Она у меня не балована, половичком перед ним стелиться будет, мышиной корочкой кормиться! По рукам, значит?!
