«поле» с прописной. Тем более — ставши историческим именем. Косово Поле, Гуляй-Поле и прочее. Согласен с тобой: «К» м. б. — ? — неуверен все же — несколько тучно. Концы гирлянды разумел чуть волнистыми, — думаю, они не должны бы доходить до «точки»… а лучше остаться как бы «без конца», м. б. с легким «завитком»? и с них падает звездочка… — она — как ты представляешь..? не должна быть прикреплена к «концу»? — будто сорвалась, еще падает, и потому не долетает до завершения рисунка внизу? Колоски чувствуются — ив светлой — ранне-весенней зелени — звездочки — будто цветочки — земно-небесные! Олюша, ты удивительна! Этот «частокол букв „К. П…“» — как он оберегает, ограждает «Лавру», — это твоя «идея», ты ее не высказала только ясно. «Куликово Поле» — оградило «Лавру», укрыло ее. И нынешнее «Куликово Поле» — ограждает и — сохранит. И этот «туманец-дымка» — как дивно-тонко! — именно — проступает, как — _н_а_д_е_ж_д_а, надёжа! Дивная, целую твои ручки, твои ножки, твою… Душу бессмертную поцелуем моей Души. Думаю, что автора надо дать помельче шрифтом, чтобы не выпирало, а точки не надо: на обложке, обычно, не дают, точка — завершение, а тут — только оповещение, что автор дает вот книгу такую-то. Мы в нашем издательстве приняли такое положение, и оно утвердилось. Позволю себе спросить, невежда: м. б. игра звездочек может проявиться острыми лучиками, остреечками… — Представляю, — но лишь смутно, — _к_а_к_ же будет чудесно… в красках! Ты спрашиваешь — хочешь? Да, хочу, хочу, хочу… так хочу!.. Олюша, очень хочу!., о-чень, моя бесценная!.. Олюньчик милый, только ты тут хозяин, в обложке, формате, наборе, во всем, во всем… это _т_в_о_е_ «Куликово Поле», все и совсем — твое. Как и _в_с_е_ мое, впрочем, — _т_в_о_е, для тебя, тебе. И это не (отдельно) слова мои в моем письме… это так и будет, это так и есть. Ты должна быть моя правопреемница, единственная на земле, — ты, и _т_о_л_ь_к_о_ ты. Только ты можешь все исполнить, с чем в моем сердце и воле связаны мои книги. Ты, только. Сейчас был инженер689, однополчанин моего Сережечки, мой младший друг. Я ему показал обложку… — ты не обиделась, ты позволишь? — «чудесно..!» — только и сказал… _н_е_ христианин, караим, честнейший человек, никогда не преувеличивающий, всегда прямой. Мало тебе? Ну, жди… когда это будет сказано всенародно. Это будет. Олюночка, козочка моя, ты скоро будешь играть, прыгать… только потерпи, вылежись, окрепни, и ты вся загоришься блеском, мой дивный бриллиант, уже вся ограненная! Оля, у тебя в сердце святой огонь, неси его, питай его… дай ему светить миру!
Твое сердце — редчайшее из редких, — это не хвала. Я знаю. Я вижу тебя, дитя… ты — дитя, как все истинные… и я часто ловлю в себе _с_в_о_е_ «дитя». И я во многом дитя… при всех грехах моих и недостатках. Ты истинного теста, творческого. Ты избрана. И сон твой, Богоматерь… — как ты рассказа-ла!!.. это и есть «посвящение», благословение. Для тебя Она являлась. Преп. Сергию было в видении Ее слово — «он Нашего Рода»690. И я в «Куликовом Поле» позволил себе вложить в его слово — «есть там нашего роду…» Ты услыхала то же: «Ты не Ольга, — т. е. не земная только, не светильник только: ты „почитающая Господа“, ты — молитва, — вот что значит — „Елисавета“». М. б. и другое тут, но лишь — _е_щ_е, _е_щ_е: ты знаешь, кто была Елисавета… — родственница Ее. И _к_о_г_о_ она создала. И… «взыгрался младенец во чреве моем»… — кто и что знает?! Младенцы бывают и… «духовные»… — нет преград Милосердию Господа. Оля, я не мистик, я просто хотел бы очень просто _в_е_р_и_т_ь. Пастер691 говаривал: «я хотел бы верить, как бретонский наш мужик… нет… как бретонская баба…» Я хотел бы верить, как… рязанская или новгородская старушка… Быть дитей, евангельским. И тогда только — Царствие Божие. Будем такими, Оля.
В следующем письме я тебе напишу, что писал мне И. А. о «Куликовом Поле»692 — уже отыскал в его письмах. О «Путях Небесных» — еще не раскопал, все у меня в ворохах, ждет хозяйской руки, любящей, а моя — только ворошит и грудит. Олюшенька, не утомляйся, не форсируй поправки, — все придет без усилий, иначе замедлишь выправку. Я не нашел ни слова в письме, как твое здоровье. Не забывай же писать хоть словечко. Почему был грустен? Но, Оля… если самое дорогое в страдании, так затерзано… так отчаивается, так истерзано… как я могу быть покоен?! Тут не мой эгоизм, тут — любовь, и все, что из нее родится: жаленье, страстное желанье любимой покоя, довольства, радостности, певучести, _ж_и_з_н_и! А такой, какая ты… — Господи, возьми от меня и дай ей! — вот что во мне к тебе. Если бы надо было, чтобы я ни-когда не увидал тебя и только при этом ты _в_с_е_ получишь, а главное — здоровье и волю творить, светить… — и — все возьми, Господи, но ее сохрани! — вот моя молитва, Оля. Я жил, я работал, и находил радость в ней, — жизнь моя была — так, мимоходом… да, я не видел жизни, я и не дал ее и покойной Оле. Это я сознаю, остро. Но… может быть так только, жертвами… — но я не чувствовал этой «жертвы», тогда не чувствовал..! — и созидается что-то нужное… — не смею так думать о себе! — что дает многим радость… — но теперь-то я _в_и_ж_у, что давало, дает, дает… и все еще дает… и будет давать? — не знаю. Но тебе, родная моя, детка моя чудесная… тебе я желаю радости и в творчестве твоем, — бу-дет оно, и радость будет! и счастья в жизни, благостности душевной и всех _п_е_с_е_н, которые может спеть телесное наше в нас, для нас… так желаю! Ты мне много дала в общении со мной, с Ваней твоим… в письмах… — я же тебя, _т_е_б_я, в них не только слышу, я осязаю тебя, я почти телесно слышу твою близость… твое _т_е_п_л_о… твою кровь… о, как же дорогую мне! Ты мне много себя даешь, моя Олюша… Да, я страстно хотел бы взять твои руки и прижать их к глазам, и им отдать слезы радости, моего счастья… и бессловно целовать их, и этим все, все сказать тебе… Оля моя, чудесная моя девочка, светлая моя птичка поднебесная! Сколько в глазах твоих! сколько в твоей улыбке, в нежном взгляде, таком глубоком..! Я все еще юн..? — так писать, так чувствовать?!! Да, еще горит
