подкрепление.
В это время Мюрат остановился в Кенигсберге с толпой генералов и офицеров, одни из которых умирали, а другие, отчаявшиеся из-за перенесенных страданий, вели почти мятежные речи. Сам маршал Ней, несмотря на героизм, несмотря на ласки, полученные от Наполеона, не в силах более сдерживаться, во весь голос выступал против неосмотрительного главнокомандующего, ввергнувшего, по его словам, французскую армию в бездну. Мюрат и сам опустился до своего рода бунтарства, но умолк, получив замечание от Даву, вновь взял на себя номинальное командование, но ничего не приказывал, ибо не знал, что делать. Бертье, больной одновременно от обострения подагры и от отсутствия Наполеона, вынужденный лежать в постели, не знал, что посоветовать в таком беспримерном положении.
Тогда-то и стало известно о переходе прусского корпуса на сторону неприятеля, и при виде вызванного этим событием энтузиазма жителей Кенигсберга решили покинуть город и отказаться от линии Немана, которая перестала быть таковой, после того как река замерзла, и русские всюду переходили через нее по льду. Отстаивание участка послужило бы только убиению десяти-двенадцати тысяч больных, количество которых сокращалось, ибо они умирали, и тотчас восстанавливалось в результате постепенного прибытия отставших. При отступлении можно было вверить эти драгоценные остатки если не благожелательности, то по крайней мере чести прусской нации. Оставив санитаров и врачей для ухода за больными, а также средства для их пропитания, французы покинули столицу Старой Пруссии.
Нею вновь поручили сформировать арьергард – из дивизии Оделе и двух тысяч человек, оставшихся от дивизии Луазона. Он выдвинулся на Браунсберг, Эльбинг и Торн. Поскольку было уже не так холодно, можно было найти продовольствие и не опасаться заразы беспорядочного бегства. Французы двигались в порядке, предшествуемые главными штабами без войск, весьма торопившимися вернуться к Висле.
Кенигсберг покидали так поспешно, что забыли о Макдональде, оставленном в двадцати лье в Тильзите, в окружении врагов, и располагавшем лишь 7–8 тысячами преданных, но изможденных поляков. Двигались до 15 января, притом что каждый думал лишь о себе, а остатки бывшей армии отступали отрядами по пятьдесят – сто человек, вынуждая жителей предоставлять им продовольствие, когда они были сильнее, и умирая от голода и холода, когда у них не оставалось ни сил, ни денег. В десяти – пятнадцати лье друг от друга шли только два организованных войска – дивизия Гранжана под командованием Макдональда и дивизия Оделе под командованием Нея.
К счастью, пруссаки, получившие после сдачи Кенигсберга способную их занять добычу, и измученные русские, не раз потрепанные Макдональдом и Неем, преследовали нас недостаточно быстро, чтобы окружить. К середине января мы добрались до Вислы и бросились в крепости, которые Наполеон снабдил всем необходимым. Генерал Рапп опередил армию в Данциге. В городе оставались пять-шесть тысяч человек всех наций и родов войск. Помимо дивизии Гранжана Мюрат послал туда дивизию генерала Оделе и остатки дивизии Луазона: таким образом, Рапп получил в свое распоряжение около 25 тысяч боеспособных солдат и заперся с ними в обширных укреплениях Данцига, готовый обороняться до последней крайности.
По настоятельному совету Даву на Висле были назначены пункты сбора для различных корпусов бывшей армии. Офицеры должны были проследовать в Данциг, Торн, Мариенвердер и Мариенбург, и все прибывавшие солдаты, просившие хлеба и одежды, должны были направляться в сборный пункт в одной из трех крепостей. Через несколько дней набралось около 1500 человек в 1-й корпус (Даву) и соответствующее количество людей во 2-й (Удино), 3-й (Ней) и 4-й (Евгений).
Штаб-квартира расположилась в Торне. Пробыв в ней два-три дня, Мюрат не счел возможным там остановиться. Ведь после отведения в Данциг дивизий Оделе, Луазона и Гранжана осталось не более 10 тысяч разрозненных и разобщенных солдат для сопровождения штаб-квартиры и огромного количества собранных знамен. Эти десять тысяч включали 1800 рекрутов, встреченных в пути и назначавшихся корпусу Даву, 1200 элитных неаполитанских солдат, 4000 баварцев, недавно отбывших из страны для пополнения баварской армии, 3000 постепенно присоединившихся после Кенигсберга солдат гвардии, в том числе тысячу конников, и двенадцать артиллерийских орудий. Командовавший ими генерал Жерар, почувствовав себя слишком плотно теснимым в окрестностях Торна, бросился на неприятеля с присущей ему энергией и отбил у него желание напирать с такой силой.
Под его руководством эти 10 тысяч человек кое-что значили, но оборонять Вислу, замерзшую, как и все реки Польши и Пруссии, и не представлявшую более преграды для неприятеля, они не могли. И главное, они не могли предохранить от позора Мюрата и его окружение, если бы Чичагов и Витгенштейн, объединившись, попытались его окружить. Поэтому Мюрат не захотел оставаться на Висле и отправился в Познань, одинаково удаленную от Вислы и от Одера. Так оказались оставленными вся Старая Пруссия и вся Польша, и после занятия крепостей мы располагали 10 тысячами солдат на линии, неаполитанцами вперемешку с баварцами, в том числе не более чем 4 тысячами французов. В Берлине для сдерживания охваченной волнением Германии оставались 18 тысяч солдат генерала Гренье и дивизия Лагранжа, единственная из четырех дивизий Ожеро, которую он оставил при себе.
Одно событие еще более усилило брожение среди германского населения. Французы совершили ошибку, оставив гарнизон, большей частью германский, в Пиллау, небольшой морской крепости, закрывавшей вход во Фриш-Гаф. Пиллау сдался, под громкие рукоплескания пруссаков и к горячему удовольствию англичан, которые поспешили ввести во Фриш-Гаф свои военные корабли. Вскоре они ввели туда и торговые конвои, что доставило жителям Старой Пруссии, помимо патриотического, чисто материальное удовлетворение, весьма живо ощутимое от возобновления торговли колониальными товарами, которых они были так долго лишены.
При столь дурных новостях с левого фланга, ничуть не лучше были новости с правого фланга, с верховий Вислы. Ренье и Шварценберг, не имея более возможности оставаться в Минске, направились на Варшаву. Ренье хотел сражаться, но князь энергично его разубеждал, говоря, что они бессмысленно ослабят себя, если будут воевать зимой, что нужно отступать на Варшаву, прикрыть столицу, приготовить себе там спокойные квартиры и дожидаться прибытия сил, которые Наполеон не преминет привести к весне. Давая такие советы, Шварценберг отступал и сам, и вынуждал отступать Ренье. Он принимал в своей штаб-квартире русских офицеров; встречал их любезностями под предлогом того, что не может от них уклониться; допускал разговоры о перемирии и говорил о нем сам, не предавая Наполеона, которому был обязан маршальским жезлом, но стараясь уберечь свою армию и подготовиться к перемене политики Венского кабинета, которую он предвидел.
В то время как неприятель должен был вот-вот, несмотря на занятые нами крепости, перейти через Вислу слева, следовало ожидать, что он перейдет через нее и справа, в Варшаве, несмотря на
