Отвечать ей Сергей не стал, лишь равнодушно пожал плечами, давая понять, что все эти интриги ему малоинтересны. Да и круассан сам себя не доест. Чего болтать попусту? Рассказала — спасибо.
А спутница не умолкала, понемногу расставляя точки над «i» в их мимолётных взаимоотношениях и честно обрисовывая сложившуюся ситуацию со своей точки зрения:
— Как я поняла, назад, в Департамент ты не планируешь. Можешь не отвечать! — повысила она голос в ответ на колкий взгляд Иванова. — Я и так тебя понимаю. Сама бы после такого не вернулась. Сначала вроде как выгоняют, потом следят, словно ты у них что-то украл, потом оценивают на профпригодность, и всё это без твоего разрешения и в полном неведении! Некрасиво. Сама хоть и участвовала, но... прости за этот цирк. Даже вспоминать неприятно.
На этом её исповедь и закончилась. Лана наконец-то взяла свой круассан и принялась лакомиться почти остывшей сдобой, не забывая запивать каждый откушенный кусочек небольшим глотком кофе. За столиком установилась тишина.
Каждый воспользовался паузой по-своему. Женщина — чтобы поесть, Иванов — чтобы поразмыслить над услышанным. Верить ей на слово он, конечно, не собирался и вполне допускал... да бывший инспектор и сам не знал, что сейчас он допускает. Просто был готов ко всему, к любому повороту событий.
Докушав, Лана с усмешкой бросила, будто бы невзначай:
— Спрашивай, вежливый ты мой...
Иванов себя упрашивать не заставил:
— Про нелюбовь к Спецотделу — очередной психологический ход?
— Нет. Искренняя нелюбовь, — опровергла она догадку. — Я действительно их терпеть не могу по ряду причин.
Стало интересно.
— Тогда почему ты с ними работаешь?
— Не с ними, — поправила парня Лана. — С Александросом. А должность внештатного сотрудника — это так... для удобства. Не больше. Я и с тобой сейчас лечу исключительно из-за него, точнее из-за морального долга перед ним. Добровольцем. Он это понимает, я понимаю, но вслух не говорим, стесняемся. Делаем вид, что я примерная подчинённая, готовая в огонь и в воду по первому требованию партии... Тьфу ты! — она сделала вид, что сплёвывает. — По первому намёку начальства! А он делает вид, что ничего не понимает!
В этот момент в заведение ввалилось несколько галдящих без умолку американцев и сразу стало шумно, тесно, некомфортно.
— Пойдём отсюда, — предложила женщина. — Янки не успокоятся, уж я-то знаю. Будет только громче.
***
Выйдя в терминал, разместились у одной из многочисленных опорных колонн, стоящей немного в стороне от основного потока путешествующих. Спутница, постоянно бросая косые взгляды в привычно помалкивающего Сергея, не выдержала и заговорила первой:
— Не веришь?
— Нет, — ответил парень. — Не верю, конечно. Звучит как сказка про нелюбимый офис посреднической фирмы. И уходить ввиду бесперспективности нужно, и бросить жалко. Но дело даже не в этом. Я не понимаю, для чего ты мне эти байки рассказываешь? Неужели у меня такая тупая морда, чтобы верить во всё услышанное?
— Скажи проще — пиз..шь ты, Лана! — нисколько не стесняясь своей нецензурной прямоты, заявила спутница. — Так честнее будет. Но я говорю правду.
— Зачем? — жёстко перебил её парень. — Я об этом не просил.
— Не просил, — согласилась женщина и привалилась спиной к колонне, глядя на стену перед собой. — Просто захотелось, чтобы ты в своём дерьме не одинок был. Не ты один на крючке пляшешь. Да и нравишься ты мне — без причины не любопытен, молчать умеешь, ну и целуешься неплохо. И самое главное — ты думаешь почти как я. Всё необычное, непонятное берёшь на заметку и пытаешься разобраться, постичь. Вот и сейчас — у тебя же ко мне масса вопросов, без ответов на которые я тебе непонятна, двусмысленна, а, значит, опасна. Но ты молчишь, держишь в себе, потому что все эти вопросы из тех, на которые ты бы и сам никому ничего не сказал и не признался. Верно?
Ответом ей стали вопросительный мужской взгляд в стиле «Тётка, ты свихнулась?», и молчание.
Внештатницу Спецотдела это не пробрало, она даже не повернула головы, чтобы увидеть продемонстрированную Ивановым реакцию. Да ей, похоже, ответ парня сейчас и не слишком важен был. Она продолжила, всё так же глядя в стену Схипхола:
— Весь этот бред я тебе рассказываю только для одного: не возвращайся обратно в Департамент. Живи своей жизнью. А если решишь вернуться — то помни и понимай, что там, — Лана для убедительности тыкнула пальцем в потолок, обозначая виртуальное месторасположение последней очереди, — порядки человеческие. Не жди от них понятной тебе справедливости. Ничего не жди. Как приняли — так и сдадут при нужде. Тот бородатый, он, наверное, нормальный, раз за тебя впрягся... но и он не всемогущий. О чём размышляешь? — наконец-то она обратила внимание на бывшего инспектора и не могла не отметить его задумчивость.
— О Тохе, — рассеянно ответил ей Иванов, для которого слова о тотальном недоверии откровением не стали. — Из-за тебя, твоих закидонов я места себе не нахожу, Розочка плачет...
— Прости, — сразу поняла ход мыслей парня Лана. — По-другому было нельзя. Он мог проболтаться и всё не нарочно испортить.
— Понимаю, — злобы в бывшем инспекторе не было, одна досада на то, что все пытаются им вертеть по своему разумению. — Просто скучно без него. Друг он мне.
— Везёт, — неожиданно подавленно заявила женщина. — А у меня нет никого, за кем так переживать бы стоило. Давно нет.
Сергей окинул взглядом спутницу — да нет, не такая уж она и старая, чтобы совсем одной на белом свете остаться. Даже если семьи действительно по каким-то причинам у неё нет, то должны быть подруги, любовники, одноклассники, знакомые, бывшие. Разве что она самоизолировалась от мира, но тут уж кто ей виноват... Нет, однозначно интересничает, заинтриговать пытается.
— Не угадал, — сказала Лана, снова с лёгкостью читая его мысли. — Я действительно одна в этом мире. Знакомых — полно. Друзей, как и родни — нет. Да и откуда они возьмутся у столетней бабки?
От такого заявления парень скривился. К чему это самоуничижение? «Столетней бабки...» пошло и скучно таким образом жалость к своей персоне вытряхивать из окружающих. Дёшево как-то, мелко.
— Не веришь... — протянула женщина, по-прежнему не отрываясь от колонны и скрестив руки на груди. — Да будет тебе известно, Сергей, я тебе в прабабки гожусь. Потому и знаю многое, и умею. И все фотографии в моём доме сделала я сама, и каждая из них — кусочек моей памяти, моей жизни. Для более полного понимания: я родилась в 1900 году, в семье архивариуса ГУ ГШ, что в те дни на Дворцовой площади располагался. Маменька родами умерла, а я росла хиленькой, болезненной. В четыре года у меня диагностировали чахотку и велели папеньке везти меня в Крым, к морю, куда в те годы всех туберкулёзников свозили. Да только жалованье у архивариуса копеечное, чин скромный — едва на комнату со скудным пропитанием хватало. К тому же, поигрывал он в картишки по пятницам, не слишком удачно. Вечно в долгах был... Некрупных, но на лишнее платьице деньги редко находились, а уж о переезде и мечтать не приходилось... И тогда мой папенька удумал злоупотребить служебным положением: он ведь, помимо своей основной службы ещё и с Александросом интересы водил. Книги по колдовству понемногу собирал под его чутким руководством и особо вредные уничтожал. Изымал знания из людского мира, дабы новые потрясатели вселенной меньше плодились… Должность как раз подходящая была — всякие секреты со всей империи через его руки рано или поздно проходили. Колдовские книги не исключение. Там и не такое попадалось...
Она немного прокашлялась, мельком взглянула на часы и, убедившись, что до рейса время ещё есть, продолжила.
— В общем, папенька, чтобы я не умерла, ритуал надо мной провёл. И не чёрный, и не белый, а непонятно какой. До сих пор не знаю, как ни пыталась разобраться. Так я получила почти вечную жизнь. Биологически мне около тридцати двух, хронологически — скоро круглый юбилей... Александрос с папенькой в большой дружбе был и уж не знаю, как, но покрыл его перед своим начальством. Книгу, по которой меня в живых оставляли, изъял и не признаётся, куда дел. Так и зажили...
