Ее раздражение неожиданным вторжением прошло, когда она увидела Пискатора. Он нес удочку и плетеную корзинку. Молча подсел к ней и предложил сигарету. Она отрицательно качнула головой. Некоторое время они любовались зеркалом воды, поверхность которого то покрывалась рябью от слабого ветра, то вдруг разбивалась вдребезги выпрыгивающими в воздух рыбинами. Наконец Пискатор сказал:
— Совсем уж скоро я с сожалением скажу «прости» своим ученикам и своим рыболовным увлечениям.
— Это так много значит для вас?
— Вы имеете в виду, стоит ли отдать эту полную прелести жизнь ради экспедиции, которая может окончиться гибелью? Я не узнаю этого до тех пор, пока не наступит время, не так ли? — После недолгого молчания он спросил: — Как ваши дела? Никаких переживаний, подобных тем, что были в ту ночь?
— Нет. Я в полном порядке.
— Но в сердце у вас нож.
— Что вы хотите этим сказать? — резко повернулась к нему Джилл. Она очень надеялась, что ее удивление не покажется ему столь же фальшивым, как оно показалось ей самой.
— Я сказал бы, даже три ножа. Капитанство, русская, а главное — вы сами.
— Да, у меня есть проблемы. Так они есть у всех. Или вы — исключение? Или вы не человек?
— Еще как человек! — улыбаясь, сказал он. — Даже больше, чем другие, сказал бы я, если отбросить ложную скромность. Потому что я реализовал мой человеческий потенциал почти до конца. Я не могу ожидать, что вы поверите этому. Да вы и не захотите, разве что когда-нибудь… Но этот день может никогда не наступить.
Однако вернемся к вашему вопросу о моей человечности. Иногда я удивлялся — человечны ли люди, с которыми мы иногда встречаемся? Я хочу сказать, принадлежат ли они к роду homo sapiens?
Разве нельзя допустить и даже признать это в высшей степени вероятным, что те, кто ответствен за все, что нас окружает, имеют свою агентуру? Для какой цели, я не знаю. Но они могут быть катализаторами, вызывающими у нас определенные действия. Под словом «действия» я понимаю отнюдь не физическую деятельность, как, например, строительство судов или воздушных кораблей, которое может быть лишь частью более общей программы. Я говорю о психологических воздействиях. Чтобы, скажем, направлять развитие человечества. К чему? Возможно, к цели, примерно аналогичной тому, что постулирует Церковь Второго Шанса. Некая духовная цель, очищение человеческого духа. Или, возможно, если использовать христианско-мусульманскую метафору, чтоб отделить агнцев от козлищ.
Пискатор замолчал и затянулся сигаретой.
— Продолжив эту христианскую метафору, возможно предположить, что тут работают две силы — одна ради Зла, другая ради Добра. Одна из них борется против той, что работает для указанной выше цели.
— Как? — вскричала Джилл. А затем: — И у вас есть какие-нибудь доказательства вашей правоты?
— Нет. Только размышления. Поймите меня правильно. Я не думаю, что Шайтан или, если хотите, Люцифер в самом деле ведет холодную войну против Аллаха или Бога, которого мы — суфии — предпочитаем именовать Реальностью. Но временами я думаю, что, возможно, тут в определенном смысле имеет место параллель сказанному… Ладно, все это только спекуляция. Если агенты и есть, то выглядят они как люди.
— Вы знаете что-нибудь, чего не знаю я?
— Вероятно, я кое-что замечал. Вы — тоже, но разница между нами в том, что вы не пытались сложить то, что видели, в определенный узор. Довольно темный по замыслу. Хотя, вероятно, я смотрю на него под неправильным углом зрения. Если его вывернуть наизнанку, другая сторона может заблистать ярчайшими красками.
— Хотела бы я знать, о чем вы говорите. Не разрешите ли вы и мне взглянуть на этот узор?
Пискатор встал и бросил окурок в озеро. Какая-то рыба схватила его и, ударив хвостом, ушла в глубину.
— Разные виды деятельности скрываются под гладью зеркала воды, — сказал он, показав на озеро. — Мы не видим их, так как вода и воздух — очень разные элементы. Рыба знает, что там происходит, но нам от этого пользы мало. Все, что мы можем, — это опустить крючок в темноту и надеяться, что вытянем из воды нечто.
Я когда-то читал рассказ, где говорилось о рыбе, которая сидела на дне глубокого темного озера и закидывала удочку в воздух, на берег. И ловила людей на наживку.
— Это все, что вы имеете мне сказать?
Он кивнул и ответил:
— Я предполагаю, что вы посетите отвальную пирушку Фаербрасса сегодня вечером?
— Это наполовину приказ, наполовину приглашение. И мне очень не хочется идти. Будет просто пьянка.
— А вам вовсе нет необходимости пачкать себя, присоединяясь к свиньям в их свинстве. Будьте с ними, но не одной из них. Это поможет вам с гордостью думать, насколько вы морально выше, чем они.
— Вы — осел! — воскликнула Джилл и тут же быстро извинилась: — Извините меня, Пискатор. Это я осел. Конечно, вы все, что во мне происходит, поняли правильно.
— Я думаю, Фаербрасс сегодня объявит распределение чинов среди офицеров и пилотов.
У нее перехватило дыхание.
— Я тоже так думаю, но не жду от этого события никакой радости.
— Вы придаете рангам слишком большое значение. И что еще хуже, вы это знаете сами и не пытаетесь даже бороться с собой. Во всяком случае, я думаю, у вас сегодня будет отличный шанс заняться этим.
— Надеюсь.
— А пока не хотите ли покататься со мной в лодке и половить вместе рыбу?
С некоторым трудом она поднялась и вытянула леску. Наживка и крючок исчезли.
— Думаю, схожу-ка я домой да потоскую в своем гнездышке.
— Только не вздумайте откладывать там яйца, — сказал он, улыбаясь.
Джилл тихонько хмыкнула и пошла прочь. Не доходя до своей хижины, она миновала хижину Торна. Из нее неслись громкие злые голоса. Голоса Торна и Обреновой.
Так, значит, эти двое все же сошлись. Но, кажется, радости это им не доставило.
Джилл немного постояла, испытывая почти неодолимое желание подслушать. И сейчас же заставила себя продолжить путь, успев, однако, услышать громкий выкрик Торна на каком-то неизвестном языке. Значит… подслушивать не имело смысла. Но что это за язык? Во всяком случае, ей показалось, что на русский он не похож.
Обренова, уже гораздо тише, но достаточно громко, чтобы Джилл услышала, ответила что-то на том же языке. По-видимому, требовала, чтобы Торн понизил тон.
Голоса смолкли. Джилл пошла быстрее, надеясь, что ни Торн, ни Обренова не выглянут за дверь и не подумают, что она делала то, что чуть было не сделала на самом деле. Теперь у нее было о чем подумать. Торн говорил только по-английски, французски, немецки и на эсперанто. Конечно, он мог подобрать сколько-то слов еще из дюжины языков, путешествуя по Реке. Любой, даже самый неспособный к языкам человек наверняка бы поднахватался их.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
