— Ничего! — поспешно ответил Атен, достаточно резко, чтобы показать помощнику, что ему совсем не хочется говорить.
— Ты опять за свое? — тот осуждающе взглянул на брата. — Сколько раз повторять: не носи тяжкие мысли в груди, выпусти их на волю, и тебе станет легче. Расскажи. Однажды ты признал, что я наделен некоторыми качествами служителя. Позволь же мне пусть ненадолго стать им теперь, когда в караване появился Хранитель.
Атен провел ладонью по лицу, словно сбрасывая паутину снежинок. Вздохнув, он спросил:
— Ты помнишь, что почувствовал, когда узнал, что Шамаш — маг, помнишь, каким воплем радости встретили люди известие о том, что с их караваном будет идти маг?
— Мне показалось, что сказка становится явью. Я долго не мог поверить, что такое возможно, что ты говоришь правду… В какой-то миг я даже испугался, что ты помешался, когда твое сознание не выдержало переживаний за дочь… А потом я уже с трудом убеждал себя, что мой разум не померк… Думаю, другие думали так же, просто одним удалось раньше справиться с сомнениями, другим — позже.
— Им кажется, что в тот день, перед лицом богов, маг принял на себя обет защищать караван от стихий, став его Хранителем, что теперь никакие беды не коснутся нас…
— Он и есть Хранитель. Не удивительно, что люди относятся к нему с таким благоговейным трепетом… — на миг ему показалось, что он понял, какие мысли, чувства мучают брата. — Тебе, должно быть, очень тяжело делить власть с чужаком, когда она столько лет принадлежала тебе одному…
— При чем здесь это? — караванщик поморщился. — Да пожелай он, я бы не раздумывал ни мгновения, я был бы только рад… Дело в ином… Шамаш не Хранитель… Он совсем другой. Неужели ты не видишь? В нем нет желания властвовать над телами и душами людей, стремления приказывать, решать за других… Он осознает, что ему дано куда больше, чем другим караванщикам, но старается скрыть свои способности…
— Показывая тем самым, что его дар не случаен, что он подчинен ему много лучше, чем большинству Хранителей, узнавших о нем лишь прикоснувшись к священному камню.
— Пусть всегда сохраняется грань, отделяющая Шамаша от остальных, но он не стремится устраниться, отдалиться от людей, от их повседневной жизни. Его умению понять других мог бы позавидовать умудренный опытом служитель, его искренность, чем-то сродни детской доверчивости, подкупает, как вера жреца. Хранитель считает любую физическую работу унизительной для себя. Шамаш же, наоборот, сам вызывается в дозор, ездит возницей, лечит животных, да что там, пару дней назад я вообще застал его за тем, что он ворочал тюки, перегружая продукты из складской повозки. И это едва оправившись от ран!…Я уже не говорю о том, сколько времени он проводит с малышами, рассказывая им сказки…
— Трудно передать словами, как родители благодарны ему… Дети прекратили болеть, стали много послушнее… Но я не понимаю, при чем здесь это? Хранитель всегда сам выбирает, какая работа ему ближе, какое дело ему по душе. Главное от этого не меняется.
— Боги ничего не делают просто так! Они не случайно привели Шамаша в пустыню, хоть знали, как нужен Хранитель в застывших на краю гибели городах! Должно быть, Они понимали, что Шамаш не смог бы стать Хранителем, что его магия иная… Евсей, ведь ему ничего не известно о наших городах…!
— Ты слышал, что говорят в караване? — несмотря на свою способность понимать других, на этот раз, когда чувства одерживали верх над разумом, Евсею хотелось лишь переубедить брата. При этом он даже не делал попытки задуматься над тем, что скрывалось за словами собеседника. — У меня в ушах до сих пор звучат слова одной рабыни, которая уверяла Лину, что если каравану на его пути попадется замерзший город, Шамашу будет достаточно войти в его храм, чтобы тепло вновь вернулось в сердце священного камня и мертвое ожило… Уверяла, хотя в этом и не было никакой нужды, когда Лина и сама думала об этом! Все так думают…И никто до сих пор не решается заговорить об этом с магов только потому, что караванщики считают себя не вправе просить или, тем более, требовать от Хранителя исполнения своей мечты, боясь злоупотребить его расположенностью к каравану… Помнишь, мы говорили о твоем предчувствии? Тогда ты был уверен, что нам разрешат остаться в Эшгаре. Но сейчас… Сейчас твое предвидение приобретает совсем другой смысл и…
— Нет! — резко прервал его хозяин каравана, который понимал, как тяжело и больно вырывать из сердца ростки надежды, но он должен был это сделать. — Это невозможно и поэтому никогда не свершится! Он сам этого не хочет! — нахмурившись, Атен умолк.
Какое-то время в повозке царила тишина. Когда же Евсей, наконец, понял последние слова старшего брата, он тихим, враз охрипшим голосом, спросил:
— Ты говорил с ним об этом?
— Я не решился спросить напрямую, но… да, — он кивнул.
— Что ж, — Евсей вздохнул. — Прости меня, брат, но я не могу, не хочу расставаться с надеждой. Возможно, ты не так понял его слова… — он качнул голову.
— Евсей, обещай мне… Обещай мне, что не станешь просить его основать город! — Атен и сам до конца не понимал, зачем делал это. Просто караванщик чувствовал, что должен. — И поговоришь с остальными о том, чтобы…
— Я ведь уже сказал: люди не смеют ни о чем его просить. Так и будет. Они не нарушат закон, даже несмотря на все мечты и надежды. Они будут ждать, когда он сам предложит. Но позволь им, нам всем надеяться…
— Это глупо…
— Ты… Я никак не могу понять, почему ты так ненавидишь даже само слово «мечта»! Почему ты борешься с ней, будто она — самый злой враг?
— Может быть, так оно и есть, — караванщик двинулся к пологу. — Ты прав, пойду-ка я спать. Что сидеть, думая ни о чем… — и он направился к своей повозке.
Но как караванщик ни старался заснуть, у него ничего не получалось. Ему вспоминались слова Шамаша, заставляя вновь и вновь задумываться над ними, пытаясь понять, почему наделенный даром поступает именно так, что движет им? И чем дальше он думал, тем больше приходил к выводу, что стремление уклониться от ответственности тут совсем ни при чем. А, значит, зря он в сердцах ругал мага, мысленно обвиняя его в слабости… Видимо, дело было в чем-то совсем другом, недосказанном, недопонятым, столь же тонком и необъяснимым, как те предчувствия, которые порой посещали Атена.
"Что уж теперь", — вздохнув, караванщик взглянул на спавшую дочку. Видно, ночь послала ей один из своих сказочных, прекрасных снов. Его отблески лежали улыбкой на губах, румянили щеки.
Глядя на Мати, Атен вновь и вновь возвращался к мысли о том, что бы он делал, если бы госпожа Айя не была так милосердна к его девочке? Смог бы он пережить смерть малышки? Наверно, нет. Случись подобное, жизнь потеряла бы всякий смысл…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
