— В США слепым пересаживают здоровые глаза. Только это дороговато. Один глаз стоит пять миллионов долларов.
— Где взять такие деньги? К тому же как попасть в Америку?
— У нас пересадкой органов тоже занимаются. Я один свой глаз готов пожертвовать тебе.
— Какой он у тебя?
— Маленький, черный, хитрый.
— Не пойдет.
— Глаз не проблема. У них наверняка целый склад здоровых глаз имеется. Любого цвета и размера подобрать могут. Главное — пробиться туда.
— В конце концов, можно лично обратиться в Министерство здравоохранения.
— Видали они таких! В Москве академиков слепых несколько штук есть, да что-то им ничего не пересадили!
— Там на пересадку наверняка дикая очередь. Без взятки ничего не выйдет.
— Мы забыли про кибернетику. Сейчас наверняка делают устройства, подобные зрению и заменяющие зрение. Американцы вроде бы добились больших успехов в этом деле. И у нас наверняка этой проблемой занимаются.
— Занимаются, я это точно знаю. Но это — сверхсекретные вещи. Это же имеет военное значение. Аппараты, подобные зрению, устанавливают на снарядах, и те сами наводятся на танки и самолеты. Они буквально находят цель в любых условиях.
— Вот бы достать такой аппаратик! Узнать хотя бы, где такими вещами занимаются!..
— Недавно по телевидению целая передача была о восстановлении и компенсации утраченных органов чувств. У нас в городе, оказывается, есть школа для слепоглухонемых. И инженер один выступал. Он хочет изобрести компактный поводырь для слепых.
Я наблюдал за Слепым. Мне стало жаль его. Я решил хоть чем-нибудь помочь ему. Не важно, что в конце пути его ждет разочарование. Важно, что какое-то время он поживет с надеждой.
Школа слепоглухонемых
Я предложил Слепому начать с самого легкодоступного и затем постепенно восходить ко все более труднодоступному, дерзая в конце концов на недоступное и невозможное. И мы отправились в школу слепоглухонемых, которая была создана у нас в городе на базе материала, поставляемого «Атомом», то есть специально для детей — уродов, рождающихся в районе «Атома». Шли пешком, хотя школа была довольно далеко за городом. Погода была превосходная, времени у нас было в избытке, путь наш лежал через городской парк по крутому берегу реки. Слепой был в приподнятом настроении.
— Боже, как хорошо, — повторял он через каждые десять минут. — Такой день оправдывает все прошлое и будущее убожество. Именно в этом — в ощущении полной гармонии природы и тебя самого — заключается смысл и вершина нашего бытия. Все остальное — вздор! Как я завидую тебе: ты же видишь всю эту божественную красоту!
А что я мог ему на это ответить? Я действительно видел, но отнюдь не божественную красоту. На той стороне реки, где раньше были прекрасные необозримые луга, источал в небо ядовитые разноцветные дымы химический комбинат. На этой стороне снесли с лица земли вековую липовую аллею — прокладывают новую дорогу к военному заводу. Дорогу ограждают от глаз посторонних высоким бетонным забором с колючей проволокой поверху. За озером высятся коробки новых цехов завода с узкими щелками вместо окон. Озеро уже огородили деревянным (пока) забором и поставили повсюду щиты с надписью «Посторонним вход строго воспрещен!». Недалеко от детского городка — длинная и беспорядочная очередь в пивной ларек. Вокруг ларька на траве уже валяются пьяные. Один блюет, держась за дерево, а другой блюет на первого, держась за него. Прошли равнодушные ко всему милиционеры. Подвыпивший парень пытается затащить хихикающую девчонку в кусты. Та сопротивляется, но не настолько решительно, чтобы ввести в заблуждение парня и зрителей этой сцены. Пожилой бухарик делает знак парню — он платит ему трешку, если он уступит ему потом девчонку. Парень грозит выбить бухарику оба глаза. В общем, красота неописуемая, божественная, как сказал Слепой. Я не хочу его разочаровывать.
— Да, — говорю я, — способность видеть эту божественную красоту есть великое благо. Люди не ценят его, поскольку имеют его. Сражаться за это благо, не имея его, — это величайшая цель в жизни.
— Конечно! — почти кричит Слепой. — Я бесконечно благодарен тебе за то, что ты вселил в меня надежду.
— А если нас ждет разочарование, — говорю я, — как я тогда буду выглядеть в твоем представлении?
— Пусть разочарование, — убежденно говорит он, — но путь к нему лежит через надежду, и это достойная плата за все.
В школу нас долго не пропускали, выясняли, кто мы такие и зачем пожаловали. Проверили наши документы — а то вдруг мы иностранцы, можем написать бог знает что. Директор с нами разговаривать не захотел: занят. До нас снизошла заведующая учебной частью.
— В нашем распоряжении, — сказала она, — тридцать… ну, допустим, сорок минут. Так что используем это время с максимальной пользой.
Она нам заученным тоном рассказала то, что мы уже знали из газетной заметки и из телевизионной передачи. В этой передаче всех желающих приглашали посетить школу, уверяя, что воспитанники будут нам очень рады. Они проявили к нам полное равнодушие и оживились немного лишь тогда, когда им сообщили, что один из нас — слепой. Процедура общения с воспитанниками школы оказалась такой технической операцией, что никакого ощущения общения у нас не возникло. Общались с нами лишь сотрудники, работающие с ними. Они и проявляли какие-то эмоции, которые нам предлагалось считать эмоциями самих воспитанников. Покинули школу мы мрачными и подавленными.
— Я прочитал кое-какую литературу на эту тему, — сказал вдруг Слепой. — Теперь я своими глазами (!) кое-что увидел. И вот какие мысли напрашиваются тут сами собой. Если ты не возражаешь, я очень кратко выскажу их. Хотя мне трудно выражаться кратко, поскольку слепые — самые болтливые существа на свете.
Я сказал, что нет надобности говорить кратко. Путь нам предстоит долгий, и я готов выслушать все, что он сочтет нужным сказать.
— Ну что же, пеняй на себя, — ответил он. — Прежде всего я не вижу абсолютно ничего гуманного в этой школе, что бы по сему поводу ни трубили участники этого дела и пресса. Какой же это гуманизм, если здоровые люди прилагают огромные усилия к тому, чтобы пробудить в этих несчастных существах самосознание и дать понять им, что они убоги в крайней степени, что они суть убожества из убожеств? Нет, это неслыханная жестокость. Это заведение на самом деле служит не на благо этих несчастных существ, а на благо тех здоровых, которые живут за их счет. Я не верю в их доброту. Они — шакалы в еще большей мере, чем существа типа Корытова и Сусликова. И обрати внимание, человечество проявляет полное равнодушие к судьбам миллионов здоровых людей, готово даже уничтожить многие миллионы излишних здоровых людей, проявляя при этом трогательную заботу о небольшом числе несчастных существ, которые даже не являются людьми в строгом смысле слова. Хотя люди и тут остаются людьми: они превращают эти человекоподобные существа в глубоко несчастных людей. Вспомни, на что жаловались эти интеллигентные научные сотрудники! На недостатки технических средств: эти средства не дают им возможности объяснить воспитанникам, что такое слух и зрение и что такое нормальная звуковая и письменная человеческая речь! Зачем им нужно это? А чтобы дать понять воспитанникам, как прекрасен мир и как прекрасно наше общество! Ты знаешь, в этом есть что-то в высшей степени зловеще — символическое: может быть, эти несчастные существа будут единственными, кто будет верить в красоту идеалов коммунизма и в то, что эти идеалы на самом деле воплощаются в жизнь именно в их идеально — райском виде. Между прочим, думаешь, я не догадываюсь о том, что ты видел вокруг, когда мы шли сюда? У меня ведь чуткий слух. Я слышал все, о чем говорилось у пивного ларька. И запахи!.. Какой кошмар! От этих запахов нет спасения! Ты — счастливый человек. У тебя нет такой остроты слуха и обоняния, как у нас. А глаза — их ведь можно закрыть!
Мысли червяка
Все так называемые вечные и великие проблемы, над которыми ломали головы мыслители и страдатели прошлого, низводятся у нас до червячного уровня. Быть или не быть — для нас тут никакого выбора нет. Допустим, не быть. Но что изменится в мире от того, что я не буду жить? Что выгадает от этого человечество? Кому-то достанется моя комнатушка, и этот червяк — человечек будет счастлив. Кому-то достанется моя ничтожная должность с моим малюсеньким кабинетиком, и этот червяк — человечек тоже будет счастлив. Вот и все. Допустим, быть. Что имеет от этого человечество? Кому я причиняю зло и мешаю жить? Много ли добра я вношу в мир? Кому я нужен?
Все великие проблемы суть на самом деле преходящие и мизерные эгоистические проблемки. Для меня весь мир крутится вокруг одной темы — моего личного уродства. Мое уродство стало для меня своего рода культом. Оно дает мне самосознание исключительной личности. Я и Невесту сделал богиней своего эгоистического культа. И это так безнравственно, как и все то, что я считаю безнравственным в окружающих меня людях. Конечно, от этого не страдает никто, кроме меня самого. И никто не знает о том, какие мысли роятся в моей голове. И все-таки это не оправдание. Самые глубокие моральные проблемы возникают тогда, когда человек остается наедине с самим собою.
