— Вы уверены, что меня ударили? Может, кто-то кинул камень?
— Камень? — Лоусон помолчал. — Нет, сэр. Мы с Коулменом тоже думали об этом. Поскольку такой человек, как вы, вряд ли подпустил бы к себе кого-то. И все же уверен: это не камень. Кинуть издали камень так точно и с такой силой… Не знаю, кто на это способен. Сами-то вы, сэр, вы хоть что-то помните?
— Помню. Помню, как поднялся к дому Коулмена. Помню, как прошел на веранду. Помню записку на двери. Записка была подписана инициалами «Д.К.». Текст… Сейчас… «Буду к двум тридцати». Да, кажется так. Больше не помню ничего. Темнота. Потом очнулся здесь. Вчера. Все. Вы с Коулменом осмотрели место?
— Конечно. Облазили все. Если не считать примятой травы, никаких следов. Причем Коулмен сказал, что утром ходил по участку, так что следы, скорее всего, принадлежат ему.
— Собаки у Коулмена нет?
— Нет. Раньше была, но сейчас нет. Конечно, с собакой было бы легче.
— Вы нашли меня — и что сделали?
— Перевязали голову. Перенесли в дом. Потом я позвонил в наш медпункт. В Дэмпарте. Подробно описал, что с вами. Дежурный врач сказал: пока перевозить вас в Дэмпарт не стоит, это может плохо кончиться. Лучше просто положить в кровать. Сегодня он обещал или приехать сам, или прислать медсестру. Думаю, кто-то из них обязательно приедет.
— Наверное, хотите спать?
— Я? — Лоусон встряхнул головой. — О, сэр… Вообще-то я спал всего часа два. Но я выносливый. Потерплю.
— Не нужно терпеть. Здесь есть где лечь?
— Здесь? Конечно. Здесь большой дом.
— Тогда идите спать, раз большой дом. Считайте, это мой приказ. Простите, Лоусон, но у вас вид сонной мухи.
— Но, сэр…
Лоусона прервал раздавшийся где-то за дверью комнаты телефонный звонок. Раздались шаги, трубку сняли. Через секунду незнакомый Шутову мужской голос сказал:
— Да, мэм… Да… Совершенно верно… Не знаю… У нас… Кажется… вчера на какое-то время… Да, мэм… К сожалению, не видел… Сестра… Сейчас, мэм… — Дверь открылась, в комнату заглянул парень. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: это брат Наташи. Однако на взгляд Шутова, сходство с сестрой переходило у Николая Уланова чуть ли не в полную противоположность. Высокий, с резкими чертами лица, большим прямым носом и широко расставленными светло-карими глазами, Уланов, казалось, был просто рожден для такого места, как Грин-кемп. Чего Шутов совсем бы не сказал о Наташе. Увидев Лоусона и Шутова, Николай Уланов чуть отодвинул от уха переносную телефонную трубку, которую держал в руках. — Ларри… О, мистер Шутов, простите… Ларри, мистер Шутов может говорить?
— Не нужно спрашивать Ларри. Я могу говорить.
— Простите, мистер Шутов. Я Ник Уланов. Секретарь мистера Макнэлли, начальника полиции Фэрбенкса, интересуется: в состоянии ли вы говорить с ним. Что сказать?
— В состоянии. Спасибо, Ник. — Взял трубку: — Шутов слушает.
— Мистер Шутов? — Это был голос Карин. — Как вы?
— Терпимо.
— Да? Нам сказали, с вами случилось что-то ужасное. Это правда?
— Сейчас уже все позади. Как я понял, ваш шеф хочет со мной поговорить?
— Да, мистер Шутов. Могу я его дать?
— Конечно. Рад буду его услышать. Почти тут же в трубке раздался голос Макнэлли:
— Майк? Вы живы? Лоусон сказал, на вас вчера было совершено нападение. Это так?
— Не знаю, Крис. Знаю только, что в верховье Инны, когда я поднялся к дому бакенщика Коулмена, я вдруг вырубился. Очнулся через несколько часов в доме смотрителя Уланова. Голова разламывалась от боли, не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Лоусон сказал, что они с Коулменом нашли меня на веранде дома с разбитым затылком. Поскольку везти меня в Дэмпарт в таком состоянии они посчитали опасным, я был перевезен в дом Улановых. Вот все, что я знаю.
— Майк… — В трубке наступила долгая пауза. — Майк, вчера у меня был Джеймс. И рассказал мне… обо всех обстоятельствах. Я правильно понял: вы уполномочили его это сделать?
— Правильно.
— Знаете, Майк… Скажу честно: сначала, когда Джеймс сообщил о вашем желании оставить Минтоукук, я был взбешен. Я могу простить людям все, кроме трусости. Я был уверен: ваше желание продиктовано именно трусостью. Вы понимаете меня?
— Понимаю. Я действительно струсил.
— Да? Черт… Хорошо хоть, вы говорите прямо.
— В таких случаях можно говорить только прямо.
— Майк… Сейчас, после того, что случилось… Вы сами понимаете: если вы будете настаивать на своем увольнении, я подпишу ваш рапорт. Я просто не смогу его не подписать. Вы понимаете меня?
— Отлично понимаю. Но только сейчас, после случившегося, я уже не буду подавать рапорт.
— Не будете?
— Не буду. Я передумал, знаете почему?
— Почему?
— Потому что, если я оставлю свою должность теперь, я действительно буду выглядеть трусом. Вы согласны?
— Черт, Майк. Что ж, пожалуй. Пожалуй, вы правы.
— Так что я остаюсь.
— Да? — Макнэлли помолчал. — Ладно, Майк. Рад это слышать. Вас что, здорово поддели?
— Наверное. Но думаю, рано или поздно все это заживет.
— Будем надеяться. Если будет нужна какая-то помощь, тут же звоните мне. Я имею в виду лекарства, врачей и прочее.
— Не нужно никакой помощи. Здесь все есть. За мной замечательно ухаживают. Думаю, через пару-тройку дней я смогу передвигаться. А там и приступлю к работе.
— Рад это слышать, Майк. Джеймс прилетит к вам через неделю и многое расскажет. Мы тут с ним кое-что придумали. Касающееся… Касающееся того, что вас беспокоит. Думаю, все будет в порядке. Поправляйтесь, слышите?
— Слышу. Спасибо, Крис.
— Спасибо вам, Майк. До свидания.
— До свидания. — Отключив связь, посмотрел на Лоусона. — Поняли, о чем я говорил с шефом?
— Прекрасно понял. И горжусь вами, сэр.
— Гордиться особенно нечем. Я решил было отказаться от должности, поскольку мне показалось, что я не справлюсь. Но теперь после случившегося я просто вынужден остаться. Иначе буду выглядеть трусом. Только и всего.
— Именно поэтому я и горжусь вами.
— Ладно вам, Лоусон. Позовите Уланова, пусть возьмет трубку. И идите спать. Поскольку здесь есть кому за мной ухаживать. Как я понял.
— Совершенно верно, сэр. — Лоусон повернулся к двери — Ник! — Дверь открылась, в комнату заглянул Уланов:
— Да?
— Ник, спасибо. — Шутов протянул трубку. — Передайте также огромную благодарность вашей сестре. Вчера она дала мне какой-то настой, который буквально сотворил чудо. Сегодня я другой человек. — Взяв трубку, Уланов кивнул:
— В настоях она понимает. Как и я. У нас это от родителей. Сейчас я ее пришлю, поскольку сам ухожу на участок. Думаю, она приготовит еще что-нибудь, что вам поможет. Ларри, ты ведь тоже остаешься?
— Остаюсь. Тут можно где-нибудь соснуть?
— Нет разговора. Наверху четыре спальни, выбирай любую. Ладно, пойду. Выздоравливайте, мистер Шутов.
— Спасибо.
Уланов вышел. Через несколько секунд в комнату вошла Наташа, в руке у нее был термос. Остановившись над Шутовым, сказала:
— Доброе утро. Что у вас? Коля сказал, вам вроде бы лучше?
— Вроде бы.
— Вам сейчас нужно выпить вот это. — Налив из термоса в стакан жидкость, на этот раз желтоватую, протянула Шутову: — Выпейте. Это тоже травяной настой, только другой.
Шутов выпил жидкость, оказавшуюся такой же горькой, как вчерашняя. Взяв стакан, Наташа улыбнулась:
— Знаю, горько, но ничего не поделаешь. Хотите есть?
— Н-нет… — Он в самом деле не хотел есть. — Тянет в сон. И все.
— Правильно. Я еще приду, Ларри… — Выразительно посмотрев на Лоусона, Наташа вышла.
— Что она? — спросил Шутов.
— Господи, сэр… Я ведь совсем забыл… Наташа специально посадила меня рядом с вами — для этого…
— Для этого? Для чего «этого»?
— Ну… Если вам нужно будет по нужде. Вам нужно?
Ему было нужно. Действительно нужно.
— Вроде бы да. Что, близко здесь туалет?
— Близко. Но Наташа сказала, если вы не можете ходить, вы можете сделать в утку. Утка — вот она. Здесь, под кроватью.
— Не нужно никакой утки. Помогите мне подняться.
С помощью Лоусона он не без труда, но все же доковылял до туалета и обратно. Лоусон почти тут же ушел. Он же некоторое время лежал, бездумно разглядывая видневшийся в окне краешек неба. Голова шумела, все перед ним плыло. Временами казалось: он летит. Потом стало сказываться действие настоя: повело в дрему. Ему хотелось дремать, дремать бесконечно, ни о чем не думая. Поддавшись этому чувству, он заснул.
18
Проснувшись, увидел: в комнате стало темней. Вскоре понял, почему: во время его сна кто-то опустил край отогнутого раньше одеяла. Однако закрывающая окна ткань не могла сдержать солнца, пробивающегося сквозь щели у краев. Часы показывали начало четвертого. Голова не болела, шум в висках почти прошел. Он лежал, вслушиваясь в крики птиц. К крикам птиц изредка примешивались звуки рояля — кто-то разучивал гаммы. Затем гаммы перешли в мелодию. В классической музыке он был не силен, но сообразил: это токката Баха. Вскоре Бах снова сменился гаммами. Затем рояль стих.
