- Слава богу, жив!
- Видел его?
- Нет, Елизавета Алексеевна, не видел. К нему никого не пускают, кроме родных и близких. То есть к нему пускают только тех, кого он хочет видеть.
- Значит, его дела плохи?
- Боюсь, да.
- Миша не в себе, ночь не спал. Арендта не могут найти.
- Он у Пушкина со вчерашнего вечера. Ездил во дворец и привез пожелание государя принять смерть как христианин.
- А я думала, Пушкин, как все мы, грешные, христианин. Разве не в церкви венчался? Детей своих разве он не крестил? Разве государь этого не знал?
- С Пушкиным у власти было много недоразумений, Елизавета Алексеевна. Но теперь все это сойдет на нет. Еще Арендт не привез записку государя с его пожеланием, как Пушкин, призвав священника из ближайшей Конюшенной церкви, исповедовался и причастился. А государь обещал взять заботу об его семействе.
- Хорошо, Андрей Николаевич, все-таки ты меня успокоил. Ты добрый человек. Только Мише рассказывайте больше о том, что его занимает. Ему надо всегда все знать, иначе истомится его душа в беспокойстве вконец.
Елизавета Алексеевна отпустила Муравьева, и тот прошел к Лермонтову, который лежал в постели. Потом, в течение дня он приезжал еще раз, обедал у Елизаветы Алексеевны, которая считала, что Пушкин с его умом все-таки сел не свои сани, то есть, не имея приличного состояния, вращался в большом свете. Лермонтов, услышав ее слова, всегда почтительный с бабушкой, вскричал:
- Помилуйте! Пушкин не в свои сани?! Это все другие не в свои сани садились, или их подсаживали, тесня того, кто был достойнее их всех, вместе взятых!
Елизавета Алексеевна замахала рукой, мол, она не спорит с ним и вообще будет молчать.
Под вечер Андрей Николаевич снова приехал и, ссылаясь на князя Вяземского, впервые попытался составить общую картину событий.
- Пушкин лежит на диване у себя в кабинете; я так его не видел, к нему допускают, кроме врачей, впрочем, они бессильны, лишь тех, кого он хочет видеть, уже простившись с детьми. Однако мне удалось переговорить с князем Вяземским, который там, как и Жуковский, со вчерашнего вечера. Ночь прошла ужасно: мучаясь от боли, Пушкин силился не кричать, чтобы не напугать жену; добрый Николай Федорович Арендт, бывавший на многих сражениях как врач, плакал и восхищался Пушкиным, не в силах ему помочь. Сегодня ему легче, и он удивительно спокоен и миролюбив.
Лермонтов повеселел, словно он услышал весть, что опасность миновала.
- Рассказывайте, Андрей Николаевич, - проговорил он. - Не упускайте ничего.
- Князь Вяземский был один из друзей Пушкина, которые получили в двойном конверте по городской почте диплом на его имя.
- Диплом?
- Княгиня Вера Федоровна сразу заподозрила, что здесь крылось что-нибудь оскорбительное для Пушкина, поскольку госпожа Пушкина, когда Геккерны устроили ей ловушку, свидание у одной особы, и ей удалось уйти, она в панике прибежала именно к княгине. А затем старик Геккерн заявил ей о мести.
- О, боги!
- Как ближайшие друзья Пушкина они решились открыть второй конверт, предназначенный для поэта, и обнаружили диплом, который написан по-французски и звучит примерно так: "Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра ордена, его превосходительства Д.Л.Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь граф И.Борх".
- Это не просто подметное письмо! - Лермонтов засверкал глазами.
- Это диплом, который, как видите, составлен таким образом, что указывает на двух августейших особ...
- На трех! - воскликнул Лермонтов.
- Да? На Александра I, жена Нарышкина была его любовницей, на ныне царствующего...
- Пушкин пишет историю Петра Великого, который снес голову камергеру Монсу недаром, - расхохотался Лермонтов, но, опомнившись, добавил сумрачно. - Но тогда причем здесь Дантес?
- Пушкин полагал, что диплом исходит от Геккерна, который хотел этакой местью отвлечь его внимание от его приемного сына.
- Он же не мог вызвать его величество.
- Да и повода не было. Но ближайшими виновниками сплетен были Геккерны, отец и сын. Пушкин и вызвал Дантеса осенью, тот взял и женился на его свояченице. Скорее всего это он сделал, уступая желанию приемного отца, который хотел избежать дуэли во что бы то ни стало. Он приносил себя ему в жертву. Князь Вяземский его, по крайней мере, так понял. Но часть общества захотела усмотреть в этой свадьбе подвиг высокого самоотвержения ради спасения чести госпожи Пушкиной. Но, конечно, это только плод досужей фантазии, возбуждаемой умело Геккернами. Ничто ни в прошлом молодого человека, ни в его поведении относительно нее не допускает мысли ни о чем-либо подобном, говорит князь Вяземский. Во всяком случае, это оскорбительное и неосновательное предположение дошло до сведения Пушкина и внесло новую тревогу в его душу. Он увидел, что этот брак не избавил его окончательно от ложного положения, в котором он очутился. Дантес продолжал стоять, в глазах общества, между ним и его женой и бросал на обоих тень, невыносимую для щепетильности Пушкина.
- О, чернь!
- Свадьба, в которую Пушкин не верил, к удивлению всех, как ни странно, свершилась. Но Дантес продолжал, в присутствии своей жены, подчеркивать свою страсть к госпоже Пушкиной. Городские сплетни возобновились и оскорбительное внимание общества обратилось с удвоенной силою на действующих лиц драмы, происходящей на его глазах. Положение Пушкина сделалось еще мучительнее... Словом, дуэль была неизбежна. Пушкин написал оскорбительное письмо к барону Геккерну, считая его главным виновником его бедствий. Однако вызов пришел от Дантеса, Геккерн-отец спрятался за спиной приемного сына, вынужденный на этот раз рисковать его жизнью ради спасения своей? Пушкину, очевидно, было неважно, с кем из них стреляться.
- А как происходила дуэль?
- Противники приблизились к барьеру, целя друг в друга. Дантес выстрелил первым. Пушкин упал на шинель, служившую барьером, и не двигался, лежа лицом вниз. Вдруг он приподнялся и сказал: "Подождите, у меня хватит силы на выстрел". Опираясь левой рукой о землю, Пушкин правой рукой уверенно прицелился, раздался выстрел. Дантес в свою очередь упал. Пуговица мундира спасла его от более тяжелой раны или смерти.
- За десять шагов?
- За пятнадцать шагов. До барьера по пять шагов. Да, за десять шагов. Пушкин после выстрела подбросил свой пистолет и воскликнул "браво"! Его рана была слишком серьезна, чтобы продолжать поединок; он вновь упал и на несколько минут потерял сознание, но оно скоро к нему вернулось и больше уже его не покидало. Придя в себя, он спросил д’Аршиака: "Убил я его?" - "Нет, - ответил тот, - вы его ранили". - "Странно, - сказал Пушкин, - я думал, что мне доставит удовольствие его убить, но я чувствую теперь, что нет. Впрочем, все равно. Как только мы поправимся, снова начнем".
- Замечательно! - Лермонтов, казалось, был полон восхищения.
- Когда его привезли домой, доктор Арендт и другие после первого осмотра раны нашли ее смертельной и объявили об этом Пушкину, который потребовал, чтобы ему сказали правду относительно его состояния.
В соседней комнате, как всегда под вечер, собирались друзья и родные Лермонтова, и кто-то из них принес слух, который распространился по городу еще 28 января, о смерти Пушкина. Муравьев уехал. Лермонтов не хотел никого видеть и ни с кем говорить, казалось, силы оставили его, и он впал в беспокойную дрему со всякого рода видениями, между тем он проговаривал стихи, целые строфы, - и эта горячка и творчество приостановились было, когда ему объявили о ложности слуха о смерти Пушкина. Но это состояние - болезни и отсутствия мыслей в голове, безмолвного ожидания неизбежного - было еще хуже. Лишь под утро он заснул. Когда он пришел в себя, был день, тишина стояла в доме и по всему городу. И по тому, как в голове снова зазвучали стихи, те же самые, о Пушкине, он понял, что поэт умер.
ГЛАВА V
«Смерть Поэта». Арест
1
Лермонтов усаживается к столу с просиявшими от волнения глазами и набрасывает отдельные строфы, произнося их время от времени вслух, а в соседней комнате продолжается обсуждение прискорбного события и вообще жизни Пушкина.
Л е р м о н т о вПогиб Поэт! - невольник чести -Пал, оклеветанный молвой,С свинцом в груди и жаждой мести,Поникнув гордой головой!..
В соседней комнате замолкают, прислушиваются и переглядываются. У Лермонтова ломается карандаш, он бросает его, карандаш ударяется об стену; Шан-Гирей поспешно и привычно берет очиненные карандаши и вносит их в комнату Лермонтова, показывая всем своим видом, что он не намерен ему мешать. Лермонтов, расхохотавшись по привычке над учеником Артиллерийского училища, грозно вспыхивает глазами:
