она. – Я думала, что… я не знаю… Я… я хочу… Не… не… Мы не…
Она запнулась и не смогла договорить. Развернулась и, не попрощавшись, быстро зашагала без оглядки, почти побежала, к дому, придерживая за лямки маленький рюкзак с тетрадками.
«Такой хороший день и так отвратительно закончился», – подумал Саня, отрешенно глядя ей вслед и не зная, что делать дальше. Он стоял, пока она не скрылась в подъезде, потом сплюнул на землю и процедил «Да пошла она, эта Барашкова!», но не потому, что хотел так сказать, а потому что от переполнявших эмоций ничего лучше не придумывалось.
Затем развернулся и побрел домой с надеждой, что у бабушки получается дать ладу с Лерой и его не ожидает конец света в отдельно взятой квартире.
16.
За окном наступала весна. Почти весь снег растаял. Только под самой стеной подсобного помещения, где хранились лопаты, тяпки и прочие грабли, высилась грязно-белая куча, исправно образующаяся на этом месте каждую зиму – туда сгребали снег после расчистки дорожек. Куча пряталась от солнца за стеной и могла пролежать неделю, пока тепло не доконает ее окончательно.
Приблизительно посредине поцарапанной классной доски пролегла граница между тенью и солнечным светом из окна. Приходилось постоянно щуриться, чтобы разглядеть текст в контрастном освещении.
– Не видно ни хрена, – пожаловались с задних рядов.
– Без разговоров, Косолапов, – повысил голос Тоцкий, безошибочно угадывая источник возмущений по небогатому лексикону. – Еще подобное скажешь – выгоню взашей из класса!
– Так не видно ж ни хрена! – возмутился Косолапов, искренне недоумевая, в чем он провинился.
– Егор! Последнее предупреждение.
Косолапов промычал что-то невнятное.
– Записываем тему занятия. Определенные интегралы.
Старшеклассники сидели сонные и лениво переписывали с доски за Тоцким, игнорируя его потуги объяснить отличие определенных интегралов от неопределенных. Скрипел мел и сыпался белым порошком на рукав. Не хотелось ничего ни говорить, ни объяснять, но и бросить совесть не позволяла.
Пухлый шахматист Ковалев неприкрыто клевал носом на задней парте. Тоцкий пытался игнорировать шум, но храп сильно отвлекал, и пришлось крикнуть:
– Ковалев!
Ковалев встрепенулся, похлопал глазами и заверил, что ничуть не думал спать и внимательно слушает, и снова захрапел громче прежнего.
Тоцкий перешел к демонстрации расчета определенных интегралов на конкретных примерах. Он стер с доски выкладки. Раздался разочарованный вздох.
– Опять переписать не успел…
В классе шла собственная внутренняя жизнь, активизированная потеплением и приходом весны. Едва Тоцкий поворачивался к доске, как за спиной возникало тихое размеренное шуршание передаваемых записок и перешептывание, перемежаемое вздохами.
Он периодически оборачивался к классу. Класс замолкал. Невинные лица с отсутствующими взглядами таращились на Тоцкого, имитируя интерес к происходящему у доски. Один Ковалев в открытую спал, запрокинув голову и приоткрыв рот, из которого тонкой струйкой вытекала слюна.
Тоцкий с горем пополам добил новую тему.
– Теперь напишем маленькую проверочную работу, – объявил он под недовольный гул. – Достаньте по двойному листку, подпишите фамилию на лицевой стороне. Заданий будет всего три, вариантов два. Приступаем.
Когда зазвонил звонок, массовый вздох облегчения и разочарования прокатился по классу. Школьники зашумели, передавая листочки и жалуясь на нехватку времени для решения задач.
Тоцкий поднял руку.
– Запишите домашнее задание!
– Сергей Сергеевич, – разнылся Косолапов, – нам и так до хрена задают по другим предметам.
– Вот и отлично. Если зададут немного больше, хуже уже не станет. Тем более, что лично ты домашнее задание никогда не выполняешь.
Тоцкий продиктовал номера упражнений из задачника, отпустил класс и, дождавшись, когда последний школьник покинет помещение, присел за учительский стол.
По расписанию занятия на сегодня закончились. Впереди проверка контрольных.
Он подтянул к себе стопку двойных листочков с закорючками и тяжко вздохнул, когда приятное солнечное тепло коснулось лица. Невыносимо, но надо пересилить врожденную лень, иначе станет совсем невмоготу. Он смирился с неизбежным и углубился в поиск ошибок.
Вершину стопки венчала работа Ковалева, сидевшего до победного конца и сдавшего контрольную последним. Трояк. Если бы Ковалев не дремал на уроках и самую малость усилий уделял учебе, стал бы отличником – ему на одной интуиции удавалось подобрать правильный ответ к задаче, перед которой пасовали круглые пятерочники.
Далее Марьянова, Кобылина, Перепелкина, Косолапов… Тоцкий черкал красной пастой, механически дописывал «плюс цэ» к неопределенным интегралам, размышляя о том, что разосланные резюме остаются без ответа, что учитель из далекой Лоскутовки никому не нужен и обречен до конца дней прозябать на копеечной зарплате, что…
…то, что находилось на следующем листке, не содержало интегралов и не имело отношения к математике.
Наши волны к берегу катятся,
Набираясь у ветра радости,
Не за смелость свою поплатимся,
А за отсутствие храбрости.
Ветер дует сильнее к берегу,
Направляет он волны соленые,
Чтобы мы друг в друга поверили,
Чтобы мы остались не сломлены.
Ветер гонит зеленые волны,
Что одна на другую похожи,
Мы с тобою стоим безмолвно,
Я люблю тебя, милый Сережа.
В третьей строфе рифма из дактилической перешла в женскую, и впечатление портилось, но оправданием тому являлась необходимость срифмовать последнюю строчку с именем. «Как оно сюда попало?», Тоцкий перевернул листок в поисках автора. Ожидаемо подпись отсутствовала.
Постучали. Он сначала отшвырнул стихи, потом затолкал их под локоть, будто преступник на месте преступления.
– Входите.
Показалась Ольга Барашкова. Ее маленькая аккуратная фигурка мялась на пороге. Она уставилась на Тоцкого, прикусив губу.
– Чего тебе?
– Извините, Сергей Сергеевич. Я, кажется, листики перепутала и проверочную работу по ошибке не сдала.
– Клади в стопку к остальным, – Тоцкий снова уткнулся в контрольные.
Ольга подошла к нему, неуверенно положила листок и продолжила стоять, переминаясь с ноги на ногу.
– Вы не находили… – она пробежалась взглядом по партам, – я тут…
– Еще что-то? – поднял голову Тоцкий.
– Нет, это все, – обреченно выдохнула она и нетвердым шагом вышла из класса, оглядываясь, словно что-то забыла или потеряла.
Едва за ней закрылась дверь, он взял ее листок и сверил почерк. Без сомнений, писалось одним человеком.
Тоцкий проверил работу и признал, что с математикой у Барашковой дела обстоят на порядок хуже стихов. Он подчеркнул красным цветом ошибки. Получалось максимум на троечку. Ручка, покачиваясь, зависла над бумагой.
Он еще раз перечитал стихотворение. Поставил четверку с минусом и вложил в листок с работой.
17.
Саня приволок чучело зайца, как и обещал. Чтобы дотащить, засунул в большой пакет и перемотал липкой лентой, стараясь не повредить по пути к институту. Как назло, день выдался ветреный, и пакет норовил вырваться из рук. На охране потребовали показать содержимое, посмотрели на торчащие уши, поулыбались и с шутками пропустили.
– Заяц получился, как живой, – согласился Тальберг, глядя чучелу в черные глаза. – Но я просил не приносить его сюда.
– Дмитрий Борисович, – обиделся Саня. – Это же память.
– Кольцов увидит и покажет нам с тобой такую «память», что и без зайца долго не забудешь, – проворчал Тальберг для проформы. Чучело ему понравилось.
У Сани улучшилось настроение. Он последние дни бродил по лаборатории с видом живого трупа и отказывался обедать, ссылаясь на внезапное несварение.
Тальберг попытался
