— Да. Вижу.
— В верхней части ущелья, где из скалы выбивается ключ, стоит оливковое дерево, большое и очень старое, а внутри оно совсем полое. Ты его обязательно найдешь, других там поблизости просто нет. Все вещи я в него и запрятал. А я поговорю с Марком и тоже приду.
Едва успев договорить, он резко отвернулся. У меня сложилось впечатление, что он чем-то озабочен и испытал явное облегчение, отделавшись от меня. Но эта мыслишка недолго меня занимала. Если Ламбис, который, скорее всего, поел на борту яхты, может с такой легкостью отгонять от себя мысли о еде и питье, то лично я — нет. От одной мысли о содержимом дупла этого дерева я помчалась к нему на всех парах, как булавка к магниту.
Нашла я его довольно легко. Других оливковых деревьев поблизости видно не было, но и без того я уверена, что, повинуясь инстинкту, словно хищник, преследующий свою добычу, отыскала бы эти продукты, будь они даже зарыты в самом центре лабиринта Миноса.
Я принялась нетерпеливо шарить в дупле дерева. Нашла там два одеяла, в которые было завернуто довольно много вещей. Развязав одеяла, я стала рассматривать, что принес Ламбис.
Там оказались медикаменты, бинты, антисептические средства, мыло, бритва… Но сейчас я все это отбрасывала в сторону — меня интересовали только продукты.
Наполненный чем-то термос. Кое-какие консервы, в том числе банка растворимого кофе и сгущенка с сахаром. Банки с ветчиной. Печенье. Небольшая бутылка виски. И самое главное чудо — консервный нож!
Я весело побросала все это на одно из одеял, связала его концы узлом и двинулась в обратный путь.
Пройдя половину дороги, я встретилась с Ламбисом. Ничего не сказав, он лишь кивнул мне и посторонился. И я была этому рада — ведь нелегко вежливо разговаривать, когда рот набит печеньем, а уж тем более говорить по-гречески, который изобилует горловыми звуками.
В то же время мне было бы куда приятнее, если бы он одарил меня не столь мрачным взглядом. Дело даже не в том, что он снова смотрел на меня с подозрением, — нет, во взгляде его я ощутила нечто, не поддающееся определению, от чего мне сразу стало не по себе. Скажем так: доверия я была напрочь лишена. Я вновь стала чужой, посторонней.
Интересно, подумала я, о чем же они с Марком говорили?
Марка я нашла сидящим в глубине уступа; привалившись спиной к скале, он не сводил пристального взгляда с открытого склона. Когда я заговорила, он вздрогнул и обернулся.
— Вот термос, — сказала я. — Ламбис говорит, в нем суп. Бери кружку, а я обойдусь крышкой от термоса. Давай быстрее, слышишь? А потом я снова разожгу костер — для кофе.
Я ожидала от него бурных возражений, но их не последовало. Он молча взял у меня термос. Замявшись, я добавила:
— Я… мне очень жаль, что Ламбис принес малоутешительные вести.
Крышка термоса прилипла и никак не хотела открываться. Он с силой крутанул ее здоровой рукой, и она поддалась.
— Что ж, ни на что другое я и не рассчитывал. — Он поднял глаза, но у меня сложилось впечатление, что он не совсем четко меня видит. — Не беспокойся, Никола. — Он заставил себя улыбнуться. — На сегодня с нас и так достаточно волнений. Давай-ка сначала поедим, а?
Я оставила его разливать суп, а сама поспешила в расселину, чтобы разжечь костер.
Это было чудесное пиршество! Сначала мы съели суп, потом расправились с ветчиной, соорудив из нее и печенья сэндвичи, затем принялись за пирожные с фруктами и шоколад и наконец выпили кофе, горячий, просто обжигающий, со сладкой сгущенкой. Изголодавшись, я жадно набрасывалась на еду; Ламбис, перекусивший на борту яхты, ел очень мало, а Марк, утолив первый голод, продолжал есть с видимым усилием, но держался молодцом. Когда в конце концов он уселся, баюкая в руках полупустую кружку с кофе, словно бережно храня остатки его тепла, я подумала, что вид у него стал гораздо лучше.
Когда я об этом сказала, он, кажется, вздрогнул, будто вырвавшись из плена собственных мыслей.
— Ну да, конечно, мне лучше, и все благодаря тебе и Ламбису. И теперь нам пора поговорить о том, что делать дальше.
Ламбис не проронил ни звука. Я ждала. Марк дунул на облачко дыма и смотрел, как оно постепенно растворяется в прозрачном воздухе.
— Ламбис говорит: этот человек почти наверняка шел в Агиос-Георгиос, а поскольку это ближе всего, вполне логично предположить, что вся компания, кем бы они ни были, — оттуда. Это одновременно и упрощает, и усложняет дело. То есть хоть мы и знаем теперь, откуда следует начать поиски, но совершенно очевидно, что мы не сможем обратиться туда за помощью официально. — Он бросил на меня быстрый взгляд, словно ожидая возражений, но я промолчала. Он продолжал: — И все равно ясно как день, что прежде всего нам надо каким-то образом туда добраться и заняться поисками моего брата. Я не настолько глуп, чтобы думать… — в голосе его прорвалась нотка отчаяния, — что сам смогу многое сделать, но даже если у меня не получится, туда пойдет Ламбис.
Ламбис ничего не ответил, казалось, он едва слушает. Я вдруг поняла: все, что следовало сказать, уже было сказано между этими двумя мужчинами. Пока я ходила за продуктами, военный совет уже состоялся и принял свои первые решения. И кажется, я догадывалась, что это были за решения.
— И конечно же, — ровным голосом продолжал Марк, не глядя на меня, — туда пойдет Никола.
Что ж, я была права. Первый приказ военного совета гласил: «Женщин и гражданских лиц убрать с дороги; кампания начинается».
Теперь он обращался прямо ко мне:
— Твоя кузина приезжает сегодня? Значит, ты должна быть там, иначе возникнет масса вопросов. Пожалуй, тебе следует спуститься в гостиницу и зарегистрироваться там… — он мельком глянул на часы, — скажем, к ланчу. И тогда можешь… в общем, забыть обо всем этом и наслаждаться отпуском, столь грубо прерванным Ламбисом.
Я изучающе смотрела на него. Ну вот, приехали, подумала я; все то же самое — дружелюбная улыбка, за которой прячется тревога, упрямо поджатые губы; всей своей манерой держаться — осторожной и подозрительной — он словно давал мне понять: «Спасибо тебе большое, а теперь уходи, пожалуйста, и держись отсюда подальше».
— Ну разумеется, — сказала я и, подтянув к себе холщовую сумку, принялась как попало укладывать в нее свои вещи.
Он был совершенно прав, и я это знала; в любом случае я больше ничем не могла помочь. Раз Франсис сегодня приезжает, мне придется выметаться и держаться отсюда подальше. Более того — уж перед самой собой я могла быть совершенно честной, — мне отнюдь не хотелось снова пережить нечто подобное тому, что пришлось испытать прошлой ночью и сегодня, — неимоверное напряжение, неудобства и мгновения дикого страха. И я не была готова к тому, чтобы кто-то чувствовал себя ответственным за меня — чего, безусловно, следовало ожидать от Марка, едва тот встанет на ноги, — а уж тем более не хотела, чтобы меня считали обузой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
